Тринадцатый Койот
Шрифт:
ГЛАВА XXXVI
НА СВОЕМ ПУТИ НА ЧЕРНУЮ ГОРУ Койоты пересеклись с человеком, путешествующим в одиночку, и без единого слова Хайрам выстрелил ему в лицо и украл его сивого коня. Лошадь была молодой и мощной, и Хайрам был рад снова оказаться в седле. В сумке мужчины не оказалось ни оружия, ни патронов, но у него было несколько долларов и банка самогона. Уэб был единственным, кого заинтересовало спиртное, но Гленн приказал ему не налегать на него. Он хотел, чтобы тот был достаточно трезв, чтобы сражаться, если они
Зимнее небо было цвета снега под ним, неподвижный туман висел над морозными холмами, где белые березы поднимались из земли, словно скелеты, восставшие из могил. Мужчины ехали медленно, колеса телеги скрипели похоронной мелодией, пока измученный пони тащил ее вверх по склонам, продираясь сквозь слякоть, лед и общее горе. А на самой вершине вороны, сопровождавшие их в битве, парили в круговом полете, каркая и маня.
Гленн потер распухшую шею. Она болела сильнее, чем следы когтей, которые оставил на теле Бирн, хуже, чем рука, в которую тоже попала пуля. У него болела поясница и сильно болела голова. Может быть, он все-таки сделает глоток этого вина, но только после того, как они доберутся до места назначения.
Он подумал о ферме, которую они покинули тем днем. Под этой отравленной землей ощущалась какая-то вибрация. На ферму О'Коннеров опустилась тьма, уносящая жизни. Он был уверен в этом. Пока мужчины отдыхали, Гленн пошел к останкам дома и стал рыться в обломках, ощущая вибрацию земли, копаясь когтями в грязи, как гончая, и, как собака, нашел кость. Потом еще одну. И еще одну. Его подозрения были верны. Здесь произошло что-то плохое - что-то дьявольски злое. Он собрал три бедренные и две лучевые кости, плечевую кость и сломанную лопатку. В одном кармане было полно пальцев. В глубине был зарыт самородок кремового цвета, и когда Гленн вытащил его, позвонок раскрылся, как размотанная змея. Когда он держал кости в руках, от них исходило странное тепло, которое почему-то обжигало холодом. Он отнес кости обратно в сарай, положил их в пустой мешок для кормов и бросил его в телегу. В этих костях была какая-то сила. Они могут оказаться полезными.
Ночь опустилась на всадников плотной пеленой. Луна стала для Койотов маяком, когда они следовали за ней по склону горы, словно поднимаясь в космос.
"Луна сегодня светит как надо", - сказал Уэб.
Гробовщик хихикнул. "У луны нет своего света".
"Ну и черт с ней. Я смотрю на нее прямо сейчас".
"Это всего лишь отраженный солнечный свет".
"Кто сказал?"
"Леонардо да Винчи".
Гленн сказал: " Уэб, тебе лучше заткнуть этого грабителя могил".
"О?" сказал Верн. "Я защемил нерв?"
"Я вырву нервы из твоего тела, если ты не прекратишь разевать пасть. Может, ты и хочешь умереть, но я позабочусь о том, чтобы ты страдал гораздо сильнее, чем сейчас".
"Невозможно."
"Не испытывай меня, Пипкин".
Уэб снова повернулся к Верну. "Лучше делай, что он говорит".
Верн поджал губы и откинул голову назад, вглядываясь в звездную ночь. Облака рассеялись, и вселенная представляла собой ослепительный гобелен.
Гленн заметил Марс. Сила красной планеты излучалась через него мягкой волной.
Когда они достигли равнины, то сошли с коней и шагнули через заросли в безветрие. Сегодня не было ни костра, ни легиона Манад, кормящих волчьих детенышей, готовых торжественно встретить Койотов. Холод загнал этих экзотических существ в пещеры, которые они называли своим домом.
"Рад, что мы пришли сюда", - сказал Уэб, его волнение было заметно. "Я бы не отказался от хорошего подарка".
"И подлечиться", - сказал Гленн.
Они с Хайрамом направились к устью
Та, которую звали Тииан, подошла к Глену с глазами, вновь полыхнувшими желанием. Она прикусила нижнюю губу и закрутила волосы в обеих руках, как школьница. Дочери Манад собрались вокруг Койотов, как рыбы-лоцманы вокруг акул. Они были одеты в звериные шкуры, а некоторые носили тиары из змеиных голов и гниющих человеческих пальцев. На шее Тииан висело ожерелье из проволоки, пропущенной через ряд яичек, вырванных у мужчин, которых заманили в мертвецкую песней сирены Манады. Она положила ладони на грудь Гленна, задыхаясь от вида его ран.
"Седьмой Первый", - сказала она, - "ты ранен".
Она накрыла губами одну рану и начала сосать, ее слюна стала мазью для его израненной плоти. Манады начали раздевать Койотов. Верна положили на пол пещеры, а Уэб стянул с него штаны, чтобы черноволосая Манада могла пососать второе отверстие, проделанное в его заднице. Молодая блондинка с коротким хвостом, торчащим из набедренной повязки, занялась починкой плеча Хайрама, и он закрыл глаза от эротической природы этого ухаживания.
Неся факел, Тииан провела Гленна через пещеру в более уединенное место, где волки-матери спали рядом со своими детенышами. Она уложила его на подстилку, ласкала его, ласкала его до полного возбуждения, а затем опустилась на Гленна и ввела его внутрь. Хотя природа манад такова, что они скачут на мужчинах, как на быках на родео, Тииан была нежна, используя свое тело, чтобы успокоить его и восстановить его плоть. Ее язык то и дело проникал в открытые порезы на его груди, а зубами она засасывала волосы на его груди. Гленн погладил ее соски и обильно отпил. Матерые волки смотрели на любовников горящими глазами.
Тииан вздрогнула, когда Гленн кончил в нее. Он решил, что это его долг. Сперма стекала по ее бедру, когда она стояла - бесплотная, сияющая черным светом.
Тииан заметила его озадаченное выражение лица.
"Твое семя реагирует на мои жидкости", - сказала она. "Мы можем создать инкуба".
" Ты можешь его создать. Теперь это твое проклятое семя".
Она повесила голову. "Конечно, Седьмой. Я не так выразилась".
Омоложенный, Гленн встал и потянулся. Шея немного болела, но рана полностью закрылась. Руку покалывало, как будто она спала, но в остальном она полностью функционировала. Даже головная боль прошла. Тииан предложил проводить его, но Гленн помнил дорогу и, поскольку страсти улеглись, больше не хотел общества менады.
Но тут ему пришла в голову одна мысль.
"Остается еще кое-что, что ты можешь сделать, чтобы служить мне", - сказал он ей.
"Все, что угодно, мой король".
Он схватил ее одной рукой за горло, и хотя в ее глазах промелькнул страх, она не сопротивлялась. Он начал сжимать руку, ладонь его почернела от растущих подушечек лап, пальцы утолстились, ногти проросли. Но Менад не сопротивлялась. По ее щеке скатилась слеза.
"Жертва", - только и сказал Гленн.
Он впился ногтями в ее шею, и кровь запеклась в уголках ее рта. Она закричала, но звук был приглушен, когда он сдавил ей гортань. Трахея лопнула. Когда ее шея была раздроблена, ее голова запрокинулась на одну сторону, и на нее снизошло спокойствие, когда он наклонился для последнего поцелуя, облизывая ее пухлые и окровавленные губы и слизывая кровь, которая теперь капала из каждого отверстия в ее голове.