Тринадцатый пророк

Гайворонская Елена Михайловна

– Мужественность определяется не величиной кулака. – Не менее твёрдо выговорила Магдалин. – Не в обменах ударами настоящая сила. Вначале было Слово… Слово может быть лекарством и оружием. Оно может ранить больнее кинжала и исцелить лучше лекаря. Достаточно подобрать нужные слова, и кулаки не понадобятся.

– Я не знаю таких слов. Боюсь, что их вообще мало кто знает. По крайней мере, там, откуда я пришёл.

– Тогда почему ты так хочешь вернуться туда? Из-за девушки, на которую я похожа?

– Ты на неё не похожа. Я хотел сказать, не внешне… Ты совсем другая… И я уже не уверен, что хочу вернуться.

– Осторожно… – Её голос дрогнул. – Не стоит так говорить. Это нехорошо, нечестно… Не по-мужски…

Она упорно не желала повернуться.

Но странно: мне было проще разговаривать с её затылком. А взгляд сковывал язык.

– Почему? Я всего лишь хотел сказать, что ты – самая удивительная женщина, которую я встречал когда-либо…

– Довольно, – прошептала она. – Уже поздно. Тебе пора.

– Но почему, – воскликнул я, захлёбываясь от внезапно накатившей страстной нежности и безысходности, – почему?!

– Потому что сейчас в тебе говорит отчаяние. Ты расстроен, боишься, что никогда не вернёшься туда, откуда ты пришёл. В свой мир. И стараешься зацепиться за что-нибудь здесь. Но ты вернёшься туда, я чувствую это…

Я всё же отважился преодолеть расстояние, разделявшее нас, зашёл вперёд, осторожно коснулся её узких покатых плеч, вгляделся в мерцающие всполохи огня в глубине непроницаемых зрачков.

– Что ты чувствуешь?

– Что ты не простой купец, заблудившийся в пустыне. Что твой мир гораздо дальше, чем я могу вообразить. Что здесь ты по воле гораздо высшей, нежели людская. Что твой путь к поиску истины много дольше и труднее нашего. И что ты много пережил, но остался славным, добрым светлым человеком… Поверь, иногда мы, женщины, бываем прозорливее мужчин…

Она вдруг улыбнулась. Задумчиво и немного печально. Улыбнулись её глаза, всколыхнув язычки краткого пламени, уголки тёмных губ, пахнущих спелой оливой и негой туманного утра, на миг приоткрыв дверцу в чудесный сладостный мир, куда вход мне был заказан.

– Было время, когда я мир отдала бы слова, которые ты мне сказал… Теперь всё иначе. Но я тебе благодарна…

– Ты любишь Равви?

На щеках Магдалин выступили пунцовые пятна. Длинные ресницы всколыхнулись и опали.

– Мы все его любим, – тихо проговорила она.

Я говорю о другой любви, ты это понимаешь. Почему ты не идёшь к нему?

Её ресницы снова поднялись, и блестящий увлажнившийся взгляд устремился мимо меня.

– Потому что он этого не хочет.

– Парадокс, – невесело усмехнулся я. – Он принадлежит всем и никому. Когда думаешь о целом человечестве, порой бывает невозможно сосредоточиться на одном человеке.

– Что ж… – со вздохом промолвила она, на лету подрезая тонкие крылышки моих мечтаний, – значит, такова моя судьба. Просто быть рядом с ним. До конца… – Её голос дрогнул, оборвался в тонком всхлипе. – Я боюсь за него… У меня ужасное предчувствие…

В лунном свете я увидел её лицо целиком, с искусанными в кровь губами и изломанными ресницами, из-под которых струились по белым щекам мерцающие ручейки. Она быстро провела ладонью по глазам и опустила голову.

Никогда не мог вынести женских слёз. Особенно, если они предназначались другому мужчине. Странно, но не недавнее признание Магдалин, а именно этот её безответный плач поразил меня в самое сердце. Мне показалось, что она оплакивает разом своё безрадостное прошлое, неясное будущее, неразделённое настоящее.

– Всё будет хорошо, – пробормотал я. – Обещаю тебе.

Я знал, что нельзя давать невыполнимые обещания. Но был готов сказать что угодно, лишь бы вернуть не улыбку, но хотя бы спокойствие на её лицо и в сердце. И она сделала вид, что верит.

– Спасибо…

И поцеловала меня в щёку. Как друга, как брата.

Мне ничего не оставалось, как снова вернуться к двери, но уже с тем, чтобы плотно затворить её за собой.

Впервые я завидовал Равви.

Я понял, что всё-таки заплутал, причём меня не оставляло странное чувство, будто я обретаюсь вокруг, да около, и искомая дорога совсем рядом, стоит лишь свернуть. И я сворачиваю, но, будто

в аттракционе «Зеркальный лабиринт», открываю всё новые отнорки, ведущие куда угодно, только не туда, куда нужно мне. Новые ряды величавых кедров и паразитирующей на могучих стволах вьющейся дребедени, ор цикад и трескотня сварливой местной птицы. Я в сердцах плюнул, вопреки наставлениям Равви чертыхнулся и уже собрался повернуть обратно, как увидел, что мне навстречу прогулочной походкой движется человек. Судя по вялой неторопливости и нарочитой замедленности шага, прохожий явно никуда не спешил, чувствовал себя в лабиринте местных тропинок как я на сквозняках митинских новостроек, и, несомненно, мог помочь мне с ориентацией. Я решительно направился к нему, и он, похоже, нисколько этому не удивился, а, напротив, мне показалось, что и он сам собирается заговорить со мной: на тонких тёмных губах заиграла приветливая улыбка, будто он всё это время только и ждал, что кто-нибудь разрушит его одиночество. Было в нём что-то завораживающее и одновременно нездешнее. Я не мог объяснить себе самому, что именно. На прохожем был длинный антрацитовый, отливающий чёрным золотом, плащ, который струился, текуче переливаясь всеми оттенками чёрного цвета. На голову наброшен капюшон, скрывающий часть лица. Холёная бородка, гладкие смуглые пальцы, унизанные массивными перстнями с огромными чёрными камнями и, наконец, вместо классических сандалий – чёрные штиблеты с узкими острыми мысками – всё говорило о том, что случайный прохожий – персона важная и богатая. Отчего-то мной овладела странная, несвойственная мне робость, будто встретился на узкой тропинке с крёстным отцом всей российской мафии, или, по меньшей мере, сицилийской. Я тотчас обругал себя за мальчишество: подумаешь, важная птица, местный крутой дядька дышит воздухом! Я же не на ужин к нему набиваюсь, и не милостыню прошу. Только поинтересуюсь, как лучше выбраться к реке, да и все дела. И только я собрался с мыслями и открыл рот, как прохожий сам обратился ко мне на чистейшем, провалиться мне на месте, русском:

– Заблудились, молодой человек? Заплутали, образно говоря, во времени и пространстве?

Мой рот распахнулся ещё шире. Если бы у меня была вставная челюсть, то выпала бы безо всякого сомнения. Но к счастью зубы, за исключением двух, удалённых давным-давно, были у меня на своих местах. Я смог лишь промычать нечто нечленораздельное, но странный прохожий, улыбаясь обаятельно и дружелюбно, продолжил:

– Нет ничего приятнее путешествия, не так ли? Вам ещё не надоел здешний климат? Не соскучились по дому, по девушке? Ведь у вас, как у любого нормального молодого человека, наверняка есть красивая страстная девушка?

Мне показалось, он сделал небольшой акцент на слове «нормального».

– В Москве сейчас дожди… Б-р-р… – продолжил странный человек. – Он зябко передёрнулся, будто сам только что вернулся с продрогшей московской улицы, но тотчас радостно улыбнулся. – А вчера было солнце.

Моё сердце безумно заколотилось. Горло сдавило стальными тисками, и я ощутил небывалой силы прилив острой тоски по мокрым тротуарам, забитым ворчливыми прохожими и заляпанными грязью автомобилями, пыльным лопухам и подорожникам, сонному коту на окне первого этажа… По Магде. Взбалмошной, страстной, доступной… По всему, что было просто и понятно, что имел без усилий, утратил в одночасье и почти успел позабыть.

– Кто вы? – прошептал я, чувствуя, как слабеют ноги и по спине и груди начинают монотонный бег противные мурашки. – Вы можете мне помочь?

– Разумеется.

Он с готовностью кивнул, вновь растянув в улыбке смуглые губы, и я, наконец, увидел его лицо. Довольно интересное, с тяжёлыми мужественными чертами, из тех, что пользуются успехом у женщин, только цвет его был нездоровым, землисто-пепельным. И глаза мне не понравились. Они были какие-то пустые, безжизненные, непроницаемые, как прорубленные в толстом льду полыньи. Приветливая улыбка не затрагивала этих холодных глаз и казалась приклеенной, ненастоящей.