Тринадцатый
Шрифт:
— Нет у меня всё нормально. Вот видишь жетон. Всё честно, всё по закону. И подготовку прошёл, а всё равно не пойму, что в людях хорошего. Носи это тело, носи, словно птица в клетке, а толку никакого.
— Ты не тужи, это бывало не только с тобой. Я, таких чудиков, как ты, уже встречал. Тоже очень обижались на свою судьбу. Был один тип «Обиженный», сколько он подурил, ужас. Ему семь раз плоть надевали, а он, то вор, то наркоман, то солдат для войны, то ещё что ни будь, выдумает. Измаялся весь от заданий, даже жить не хотел. А на восьмой раз его спившимся алкоголиком определили и не большой срок дали. Так
— Нет, я всё равно не смогу. Видно суждено мне в Отстой отправиться.
Душа старого пса от сочувствия к Тринадцатому покрылась зеленным цветом.
— Не отчаивайся, будь душкой. Ну, мне пора, держи нимб и пока. Может, ещё встретимся?
Он взмахнул мантией и исчез в синеве неба. Тринадцатый с завистью посмотрел в след улетающей душе.
— Сейчас в отпуск отправят, потом определят куда лучше, куда он захочет, и живи — радуйся. А мне здесь майся.
От воспоминаний, Тринадцатому стало себя опять жалко. Облетев несколько раз вокруг Алёнушки, он решил дать её несколько часов отдыха.
— Пусть поспит часов пять, а там начнём. — Задержал он, Компромисс на полпути.
Алёнушка
Ровно в намеченный срок, Алёнушка проснулась от сильной боли. Компромисс начал работу. Тринадцатый наблюдал за будущей мамой с люстры. Она замерла, полежав с открытыми глазами. Боль утихла так же внезапно, как и началась. Перевернувшись на другой бок, она закрыла глаза и снова постаралась уснуть. Тринадцатого возмутило её поведение.
— Хватит спать, пора рожать!
Сильная боль снова прорезала её. Алёнушка ойкнула и приподнялась на кровати. Муж мирно посапывал рядом. Его очень не хотелось будить среди ночи. Боль снова накатила раскалённым обручем. Алёнушка поняла — её час настал.
— Ванечка, что — то мне плохо.
— Спи, Лёлечка, спи, всё хорошо.
Сквозь сон успокоил Алёнушку муж.
— Да, нет же, мне больно, очень больно.
Алёнушка закусила губу, чтоб не расплакаться. Ваня потянулся, зевнул, открыл глаза и только тогда решил проснуться.
— Что с тобой?
— Да сама не знаю, ещё вечером началось. Схватит и отпустит. Только вечером не так сильно было, а сейчас терпеть не возможно, так больно.
— Тебе же ещё рано?
— Знаю, но схватки не остановишь. Надо одеваться и идти.
— Ну, идти, так идти.
Он взглянул на часы — три часа ночи. И почему это не случилось днём? Ужасно спать хочется. На улице холодно и темно. В мягкой постели — тепло и уютно. Алёнушка, кривя губы от боли, металась по квартире, собирая необходимые вещи. Ваня лениво одевался. Он был занят только собой. Тринадцатый висел на люстре и смотрел сверху на устроенный переполох. Больше всего он испытывал неприязнь к будущему папаше.
— Пошевеливайся, давай, сонная тетеря. Выспался, хватит. Скоро тебе вообще спать не придется.
Совершенно не обращая внимания на Аленушку, он витал над Иваном.
— Уж я тебе устрою. Не повезло мне с отцом! Маменька ещё ничего,
Алёнушка ойкнула, на глазах появились слёзы.
— Вот пень! Хоть бы раз жену пожалел. Ну, помоги ей сапоги застегнуть. Вот так! Как надулся — то, будто подвиг совершил. Теперь ему часок другой отдохнуть надо, весь уработался. Репейник, помоги жене пальто одеть. Проверь, хорошо ли шарф замотан. У, раззява, тебя самого ещё надо воспитывать, а ты туда же — в отцы. Дурное дело не хитрое, на это вы все мастера. Сейчас отвезёшь, сдашь, и спать ляжешь, — большое дело сделал, жену в роддом отвёл. А к вечеру последние деньги пропивать побежишь, до икоты напьёшься. Сам я вас в таком виде не видел, но мне рассказывали. Вот налюбуюсь!
В дверь позвонили. «Скорая помощь» приехала оперативно. Через несколько минут Алёнушка, Иван и Тринадцатый были в роддоме номер два. Тринадцатый смотрел на бледное лицо Алёны и вспоминал задушевные беседы с Меченым.
Меченый
— Хочешь, не хочешь, а срок надо отрабатывать.
— Как, ты, сказал? Срок? Почему, срок?
— Нет, у тебя не срок будет, — рассмеялся Меченный. — Это я свою миссию на земле в теле сроком называю. А, ты, цикл проживёшь. Понял? Поэтому, получил распределение — залезай в тело и живи судьбу. Первые две недели трудно, а потом привыкаешь. А как две недели, по земному времени, пройдут — всё забудешь Только две недели душа себя осознает отдельно от тела, потом происходит слияние и это уже до конца срока. Так что бояться ничего не надо.
— А ты сам, какой раз в тело пойдёшь? Все горазды, советы давать.
— Не груби. Я — Меченый. Мне двенадцать самоубийц обслужить приказано. По верхнему рангу иду, специальное задание. Да, в этом деле я — гений. Гении они все чокнутые. У них, знаешь, как душа болит, потому, что их не понимают простые люди. Меня всего каждый раз так трясёт, что нет сил, держатся, но я держусь, до конца срока держусь. А как срок закончится — ухожу.
— А сильно болит?
Интерес захватил Тринадцатого подкравшись незаметно сзади.
— Поболеешь, узнаешь. А, у гения сильнее болит, чем у простого смертного, особенно когда его не понимают. Или он дошёл до точки — полностью исчерпал себя. Тело своё люди беречь перестают, не спят, не едят, только всякую ерунду в себя накачивать начинают. Начинают сутками напролёт думать, мечтать о несбыточных делах, подвигах, открытиях. Не могут понять, что для рождения новой идеи душе положен отдых. А они, наоборот, по мне ржавой пилой мыслями пилят, и, зельем душу травят, а я рвусь и устаю. Но в этом случае терпимо. От такой дряни я быстро тело сбрасываю. Ещё хуже бывает.
— Куда хуже?
— Ты когда котом был, он валерьянку пил?
— Было такое, в первый год. Сначала, всего обожгло. Потом, сам не знаю, почему всему радовался, как уснул, не помню. А утром плохо было, все тело болело.
— Вот люди тоже пьют, но не валерьянку — зелье похуже. Они зелье в тело вливают, а душа страдает. Сначала, весь свернёшься, потом развернёшься и всё, что угодно тебе по плечу. Настроение отличное, голова отключается, мыслей никаких. Герой, да и только. Такое начинаешь творить — самому страшно, но всё равно хулиганишь.