Триптих
Шрифт:
Катрин одна в белом кресле-качалке; рядом с ней чемодан, на котором лежит пальто, по другую сторону ваза с розами.
Катрин. Дедуля!
Старик вытаскивает удочку, на которой ничего нет, и снова ее забрасывает.
Вечность банальна. (Слышится птичий щебет.) Вот и снова апрель.
Роже
Франсина
Молодая пара (без слов)
Прохожие (без слов)
Продавец газет
Жандарм
Клошар (без
Мраморная скамья в городском парке, рядом зеленая металлическая урна для мусора, больше ничего не видно. Ночь. На скамье Франсина и Роже в лучах дуговой лампы.
Роже. Франсина, скажи что-нибудь!
Она молчит.
Перед нами, прямо, черный ренессанс, решетка парка, я не забыл: наконечники решетки позолочены. Я даже готов держать пари: это была скамейка из чугуна и дерева. И вдали светофор: тишина при красном свете, грохот при зеленом… (Закуривает сигарету.) Да, Франсина, здесь это было.
Вдали шум транспорта, затем тишина. Светофор, которого не видно, переключается каждые пятьдесят секунд. Очевидно, это пересечение большой улицы с маленькой; в одном направлении оживленное движение, слышен шум множества автомашин, трогающихся с места при зеленом свете, а иногда и рев автобуса, в другом направлении лишь отдельные машины, то есть шум не одинаков: он то длится дольше (до семи секунд), то — через пятьдесят секунд, — лишь непродолжительно.
Франсина. Не надо меня провожать, Роже.
Роже. Так ты говорила.
Франсина. Иногда я тебя ненавижу, Роже, но никогда не забуду, Роже, что когда-то очень тебя любила.
Роже. Так ты говорила.
Франсина. Нам не надо было жить вместе. (Пауза.) В это время поезда вообще не ходят. Что тебе нужно на вокзале в это время? Не понимаю, почему ты не пойдешь в гостиницу и не отдохнешь до прихода поезда.
Роже. Так ты говорила… (Курит.)…и я счел, что будет правильно пойти с тобой не в гостиницу, а на вокзал. И потом мы уже не виделись. (Раздавливает сигарету ногой.) Твоя семья видит во мне, так сказать, твоего убийцу. До меня доходили всякие слухи. Другие не заходят так далеко. Просто они, наши друзья, считают, что должны стать на чью-то сторону. Кто уважает Франсину, должен меня проклясть. Иногда оно меня смешило, их молчание, стоило мне произнести твое имя. Что им известно о нашей истории, я так и не узнал. Да, у них есть чувство такта, у большинства. Мне пришлось отказаться от некоторых знакомств. Наверное, ты попросила о том, чтобы мое имя больше не упоминалось в твоем присутствии…
Она достает себе сигарету.
Сегодня перед обедом, сразу после моего приезда, я встретил мадам Тэйер или как там ее зовут, твою подругу. Ее просто не узнать, сущее привидение. Что я тут делаю в Париже? И так она на меня при этом посмотрела! Как будто Париж для меня вечно запретная зона! (Подает ей зажигалку, она прикуривает.) Мой отец… не знаю, во что он верил на протяжении восьмидесяти лет… он не был мистиком, видит Бог, но всегда знал, что на сей счет скажет моя мать-покойница. Когда он продал дом, покойница это, несомненно, благословила. Ей незачем было знать, что он запутался в грязном деле, она была женщина благоразумная и всегда принимала сторону отца. Удобная покойница. И когда мы, сыновья, не соглашались с ним, она его оправдывала. Он
Она курит и молчит.
Скамья была эта самая, я уверен. Единственная под дуговой лампой. Мы не хотели сидеть в темноте… Год спустя я женился. Ты никогда не видела Энн. Я познакомился с ней в Техасе, и у нас был ребенок, может быть, ты об этом слышала. Сейчас мальчик ходит в школу.
Она курит и молчит.
Расскажи что-нибудь о себе, Франсина!
Мимо проходит Молодая пара, на которую Роже и Франсина не обращают внимания; она молча курит, он смотрит на нее.
Вероятно, после разлуки мы делали одно и то тоже, ты оправдывала себя, я — себя, остальное — обида. Это меньше обременяет память, чем раскаяние. Твоя история с Роже, моя история с Франсиной, быть может, они даже по величине различны, только в датах совпадают…
Молчание; слышно оживленное движение, тишина, шум слабого движения.
Если б Энн сейчас шла по этой аллее, она бы удивилась, что я с тобой разговариваю. Вначале она ревновала, потому что я всегда оправдывался перед Франсиной, нередко часами. И возражаю не ей, так она считала, а тебе. Это было нелегко для Энн. Я понял потом. Хотя я никогда больше не упоминал твоего имени — она все равно ощущает твое присутствие… Энн — фотограф… Она на четыре года моложе тебя, то есть: была моложе — теперь Энн уже несколько старше тебя. Странно все это.
Прохожие идут мимо в разных направлениях.
Впрочем, видел я тебя еще один раз. Примерно как сейчас. Вряд ли я ошибся. Ты стояла на другом эскалаторе, это было в Берлине, на станции метро «Цоо», утром. Я прав? Я спускался вниз, ты одна, смотрела перед собой, не очень веселая, но и не грустная. Ты задумалась. И, по-моему, я правильно сделал, что не окликнул тебя тогда: Франсина!
Она гасит сигарету о мрамор.
Или, может быть, ты меня узнала? (Пауза.) Я никогда не бывал у тебя на могиле.
Появляется Продавец газет.
Продавец. «Le Monde»!
Франсина покупает газету, не по-быстрому, так как нужна мелочь и, вероятно, ей трудно без очков распознать иностранные монеты.
Наконец она находит нужную монету, и Продавец газет идет дальше.
Роже. Ты купила газету… да… чтоб почитать что-нибудь, когда мы расстанемся и ты останешься в номере одна.
Она надевает очки.
Почему мы расстались?
Она пробегает глазами заголовки первой полосы.
Вьетнам… Ты раньше меня поняла, чем все это кончится, но конца уже не застала. История признала твою правоту. Когда я сегодня читаю о Чили, я наперед знаю, что думает об этом Франсина.
Она листает газету.
Эрнст Блох тоже умер…
Она кладет газету на скамью.
Будущее принадлежит страху.
Пауза.
Франсина. Пойдем?
Он не двигается.
Роже. Позже я слышал версию — от других людей, — и другие не выдумывают, такое могло родиться только в твоей голове: будто бы я на протяжении трех лет шантажировал Франсину угрозой самоубийства!
Он засовывает в рот следующую сигарету.
Франсина, разве я тебя шантажировал?
Он щелкает зажигалкой и снова вынимает сигарету изо рта, прежде чем ее закурить.