Триумф великого комбинатора, или Возвращение Остапа Бендера
Шрифт:
– Большое душистое спасибо товарищу Бендеру! Я теперь счастлив! Ведь так? Так!
Он начал бегать по кабинету, запрыгивать на диван, подпрыгивать на нем до потолка, становиться на колени, дико махать руками и молиться, молиться, молиться. Потом, ему вдруг одновременно захотелось плясать, кататься по полу и лизать янычарские пятки сына турецко-подданного. Но Остапа не было. Тогда партиец встал и начал кружить по кабинету, подобно Одилии в балете Чайковского «Лебединое озеро».
– Ведь от тайги до британских морей я счастлив! Слава товарищу Бендеру! Слава партии! Слава всем!..
Постепенно речь
Карета скорой помощи c лакированными дверцами и жирными красными крестиками по бокам долго ждать себя не заставила. Плечистые и кругломордые санитары из немешаевского «желтого дома» появились как раз перед очередным оглушающим криком:
– Я его нашел, товарищи! Нашел, вы понимаете, нашел?! О, как я счастлив!
Санитары взяли счастливца под мышки и поволокли его в машину.
Дом скорби, немешаевская клиника для умалишенных, располагался на углу улицы Свердлова (бывшая Купеческая) и переулка имени Клары Цеткин (бывший Лошадиный) и представлял собой строение в два этажа c рельефной корабельной резьбой и желтой крышей, выгнутой бочкой. На крыше виднелся заржавевший неподвижный флюгер, который показывал, куда дул ветер до революции. Второй этаж клиники занимали буйно помешанные. Первый был предоставлен лицам c маниакально-депрессивным психозом, психопатизацией личности, а так же маршалам, мичманам, вождям мирового пролетариата и простым гражданам-симулянтам. Здесь же располагался приемный покой, ординаторская, процедурная, бокс, туалет и кабинет главного врача.
Суржанского поместили в небольшую палату на втором этаже. В палате было три койки, столько же ночных столиков, одна белая накрахмаленная штора и двое пациентов c манией величия. Больные выдавали себя за непосредственных участников штурма Зимнего дворца. Их лечили большими дозами аминазина и сульфазина, иногда вкалывали и магнезию, но помочь им, как говорил главврач клиники, мог только бог или черт. Первый штурмовичок обладал внешностью Льва Давыдовича Троцкого: пенсне, бородка и тонкие наклоны бровей, характерные только провинциальному учителю математики. Другой совмещал в своем лице копию молодецкой хари легендарного большевика Антонова-Овсеенко и красные глаза местного алкаголика Берендея Зареченского.
Ровно в десять утра в палате появился главный врач клиники профессор Мешочников Авдей Эммануилович. Это был седоватый, но еще полный свежести старичок, c круглыми голубыми глазами и весьма интеллигентными манерами. Лицо его имело некоторые оттенки упитанности и было начисто выбрито. В скобках заметим, что в свое время у ларька «Пиво-водка» именно об этом самом Мешочникове рассказывали забавный анекдот: "Приезжает как-то в немешаевский Дом скорби комиссия РКК. Спрашивают у Мешочникова: «А почему это у вас по коридорам психи c рулями от авто бегают?» – «Что, все?» – удивляется главный врач. «Все», – отвечают ему. Тогда Мешочников достает из сейфа руль и в ажиотаже восклицает: «Поехали, проверим!» Но все это были сплетни немешаевской шушеры. На самом деле Мешочников был здоров, как бык.
Профессор сел на белый табурет и ласково поманил к себе новенького.
– Что c вами, голубчик? – по-отечески спросил он и значительно пошевелил бровями. – Ишачок заел или ротик по ночам зажимает?
– Я не сумасшедший, доктор, я просто самый счастливый на свете человек! Вы и вообразить себе не можете, как я счастлив! Понимаете, в четверг утром, вы помните, тогда еще снег шел, хороший такой снег – он был.
Профессор ласково улыбнулся. Глаза его, приняв цвет морской волны, ярко сверкнули душещипательностью.
«Диагноз ясен: или типичная шизофрения, или парафренный бред», – подумал профессор, а вслух, покачав головой, спросил:
– Кто был? Снег?
– Да нет же! Партийный билет. Я его потерял как раз в четверг утром, – поспешно сказал Суржанский. – А теперь он нашелся. Это ж какое счастье, доктор! Ведь так? Так.
– Вы не волнуйтесь, голубчик, – сказал профессор спокойным голосом, поглаживая больного по голове. – Мы вас вылечим, и вы будете совершенно счастливы. Вам здесь будет хорошо. Питание у нас здесь, голубчик, сладостное. (Тут он сверкнул глазами.) Правда, филейчиками из дроздов кухня нас не балует. (Тут он качнул головою.) Спиртного то ж не употребляем-c, но вот кашку-c манненькую на завтрачки – всегда пожалуйте! (Тут он выпучил глаза.) И добавки до безмерности.
– Спасибо, доктор. Ну я же ведь счастлив? Ведь так? – не унимался больной.
– Так, так, – сладостно протянул профессор, бегая голубыми глазками. – Конечно же, так.
– Я счастлив! – вдруг заорал Ираклий Давыдович так залихватски, что его лоб покрылся испариной. – Я потерял партийный билет. А потом его нашел. Какое счастье! Ведь так?
Двое участников штурма Зимнего подозрительно покосились на новенького. Идеологически светлое понятие «партийный билет» и реакционный глагол «потерял» в их ревсоцсознании никак не стыковались.
– Так, так, голубчик. – Авдей Эммануилович проникновенно улыбнулся. – Успокойтесь. Будем кормить вас манной кашечкой, и вы вылечитесь. Непременнейше вылечитесь!
При повторном упоминании о манной каше глаза у штурмовичков подернулись печалью. Рты перекосило.
– Всех вылечим, – строго, но c отеческой нежностью, глядя на штурмовичков, заключил главный врач. – Манная каша – лекарство против всех болезней!
– Доктор, – вдруг сказал первый штурмовичок c мордой Троцкого. – Избавьте нас от этого типа! Это же издевательство. Мы не можем лечиться в одной палате c контрой! Весь курс лечения петухам на ржачку пойдет – не более как на ржачку!
– И вас вылечим, – профессор развел руками, – вам что, мало дают кашки? Так мы усилим дозу. И все будет славненько.
– Нет, это просто невыносимо! – прохрипел второй штурмовичок c лицом Антонова-Овсеенко, тут же подбежал к стене и забарабанил по ней кулаками. – Профессор, избавьте нас от контры! Иначе мы за себя не ручаемся. В расход и – баста! Без церемоний. Мы Зимний штурмовали, а он, безответственный, билет теряет партийный. Это ж курам насмех! За что ж боролись мы? У-у-x, не понимаю.