Триумф Венеры. Знак семи звезд
Шрифт:
— Это еще почему же?
— Спасителю нашему на кресте пригодились. Как ему руки-ноги пригвоздили, палач хотел пятый гвоздь в сердце вбить. А туда муха села. Он видит, чернеется на груди. Гвоздь, думает. Думает, вбил да забыл. Так-то и не стал сердце пробивать.
— Слушаете всякую ересь, — осудил Иван Дмитриевич.
— Ничего, поплыву в Святую землю, сама там все разузнаю, ересь, нет ли. Пущай они тут своим умом живут. А то Шарлотка и Олюшке против меня нашептывает: старая, мол, дура, картошечку жареную есть не велит. А что в ей проку-то, в картопле? Меня муж покойный учил: это яйца антихристовы. Ладно, я на том не стою. Пущай овощ. Но чего тогда ее червь не ест? Если овощ добрый, его червяк ест. Вот и пущай без меня жарят ее, парят, пекут, что хотят с ею делают. Я им не указ, ну и живите сами. Лизанька одна из всех человечья душа. Средняя-то, Катерина, хоть и тихоня, а хитрющая. Мамкина дочь.
— И ни по ком скучать не будете?
— По Олюшке буду, конечно. Шарлотка без меня ее совсем с ума сведет. Она ведь при дочери на отца-то коршуном — так ревнует, а то опять ластится, целует его. И все при девочке.
Гайпеля с Лизой матросы уже прогнали на берег и с тем же самым подступились было к Ивану Дмитриевичу, но осадили, едва Марфа Никитична замахнулась на них клюкой. За четыре дня они, видимо, поняли, что с ней лучше не связываться.
— Сколько дней без дела стояли, а тут приспичило им! Договорить не дадут…
При ее приближении паломники поворачивались к ней лицом и кланялись.
— Еще знаешь, кого мне жалко? — вспомнила вдруг Марфа Никитична. — Жульку. Ну, собачка-то у нас при дворе живет. Изведут ее, голубушку. А она за меня всегда горой. Днями сидела с ней во дворе на лавочке, любились, идет Нейгардт. И что-то сердце у меня зажглось, что он, нехристь, Яшку в свои воровские дела путает. Говорю Жульке: «Куси его!» Так что думаешь? Ведь не сробела. Ка-ак налетит, ка-ак…
У них над головами взвыл пароходный гудок, нужно было торопиться.
— Дорога дальняя, — сказал Иван Дмитриевич. — Завещание оставили на тот случай, если не вернетесь?
— Да, все Яшке отписала. Он хоть и балбес, а младшенький, хроменький, службы никакой не знает. Жалко его. Пущай пользуется.
— Лизе ничего не завещали?
— Яшка их с Катериной не обидит. А обидит, я с того света приду с клюкой.
— И еще. Вы у Якова Семеновича бумажник взяли с деньгами. Триста рублей…
— Деньги-то мои!
— Я не про то. — Иван Дмитриевич вынул из кармана жетончик. — Такого не было там?
— И ты, значит, в рулетку поигрываешь, — сказала Марфа Никитична. — Смотри, соседушка, до добра не доведет.
— При чем тут рулетка?
— Ну не в рулетку, в карты. Все одно.
Иван Дмитриевич догадался, что она приняла эту штуку за разменный жетон какого-то игорного дома. Видать, у покойного они тоже водились.
— На нем так прямо и написано, — продолжала Марфа Никитична. — Сыграешь семь раз, и пропала твоя душенька. Уже перед тобой адские врата раскрыты. До семи раз прощается, седьмой запрещается.
— Выходит, был в бумажнике такой жетончик?
— А как же, был, — кивнула она. — Я его в воду бросила.
Отчаливая, «Архангел Михаил» издал гудок, от которого могли бы пасть стены Иерихона, развернулся и двинулся к устью Невы. Сквозь шлепанье колес доносились команды капитана. Он что-то приказывал, поднося к губам сверкающий на солнце рупор, и Гайпель узнал этот голос, взывавший ночью: «Эй, на башне!»
Они все трое стояли на берегу. Лиза плакала, Иван Дмитриевич участливо поддерживал ее под локоть.
Марфа Никитична уже затерялась в толпе паломников у борта, но чем дальше, тем явственнее он слышал ее шепот: «О ты, великий и чудный архангел Михаил, всех небесных сил воевода и шестокрылатых первый князь, соблюди рабов Божиих Якова и Семена, и Нинку с Шарлоткой, и Лизаньку с Катериной, и Олюшку. Соблюди их в бедах, и в скорбях, и в печалях, и в пустынях, и в людях, и во всякой власти и от всякой притчи и от дьявола оборони и укрепи…»
— Вы, Лизанька, — по-свойски обратился к ней Иван Дмитриевич, — про ваш с бабушкой заговор никому не сказывали?
— Нет.
Она чмокнула себя в ладошку, приставила ее к губам и дунула вслед уплывающему кораблю. Воздушный поцелуй полетел над водой, но не достиг Марфы Никитичны: одна из круживших за кормой чаек склевала его на лету.
Войдя в куколевскую квартиру, Иван Дмитриевич был поражен происшедшим здесь переменам. Дом наконец очнулся от заколдованного сна и энергично готовился к завтрашним поминкам. Всюду толокся народ, в кухне булькали кастрюли, сковороды шипели и плевались расплавленным жиром. Тут он и нашел Шарлотту Генриховну.
— Зонтик? — удивилась она. — Какой еще зонтик? Этот?
— Да, вы одолжили его Лизе.
— В самом деле… Только он ведь не мой. Вчера днем ко мне заходила мадам Зайцева и забыла его у меня в прихожей. Если не затруднит, занесите ей.
Иван Дмитриевич поднялся на второй этаж, позвонил.
— О, вы очень кстати, — сладко пропела Зайцева, выходя в переднюю. — Мой петушок как раз уехал, проходите… Анфиска, — приказала она прислуге, — собирайся на рынок!
— Я, собственно, всего на секундочку. Шарлотта Генриховна поручила мне передать вам ваш зонтик.
— И все?
— Еще я хотел спросить, где и когда вы купили этот прелестный зонт.
— На что вам?
— Хочу такой же подарить моей жене.
— У вас что ни слово, то жена. Разве так разговаривают с дамой?
— Я бы все-таки попросил вас ответить.
— Даже и не просите. Еще не хватало, чтобы у нас двоих были одинаковые зонты!