Триумф Венеры. Знак семи звезд
Шрифт:
Жемчужина сверкнула, но тут же и погасла. Едва Иван Дмитриевич начал всех подряд расспрашивать об этой парочке из соседнего номера, потянулась опять все та же бестолковщина: не хромые, не кривые, руки-ноги на месте, у дамы лицо под сеткой. Наталья несколько раз уходила и прибегала назад с новыми сообщениями, одно другого никчемнее. То вспомнит, что башмачки у любовницы Иванова были черные, то — что пуговички на пальто серенькие, а окантовка по рукавам тоже черненькая, как башмачки. Среди этих ее наблюдений единственное, пожалуй, давало пищу для ума.
— Видать, — сказала Наталья, —
Зашли в их номер, но там не обнаружилось никаких предметов, забытых ночными хозяевами.
В это время полицейский доктор Вайнгер возился с телом покойного и составлял свои бумаги. Иван Дмитриевич при сем не присутствовал. При сыскном отделении числились два доктора — Вайнгер и Валетко, и обоим он руки не подавал после истории с купцом Зверевым. Наследники заперли его в чулане и уморили голодом, а эти полицейские эскулапы, глазом не моргнув, написали в заключении, будто бедняга Зверев умер от сужения пищевода. Ясно было, что из полученного наследства убийцы щедро оплатили такой диагноз, но доказать ничего не удалось. Часть докторской мзды осела в карманах начальства, Вайнгер и Валетко изображали оскорбленную невинность, а Иван Дмитриевич остался в дураках. Поэтому сейчас он с Вайнгером объясняться не стал, лишь через Гайпеля передал ему, чтобы расследовал, какой именно яд подсыпали в вино, и указал, что бывает с человеком от подобной отравы.
Во второй половине дня Иван Дмитриевич поехал в сыскное, там учил Гайпеля искусству составления докладных записок и беседовал с начальством, от которого какое-то другое начальство требовало как можно скорее раскрыть это преступление. Причина этой поспешности поначалу держалась в секрете, но Иван Дмитриевич настоял и узнал следующее: «Аркадия» находилась по соседству с модным французским магазином, где инкогнито делала покупки лично одна из великих княгинь.
После такого дня голова гудела как чугунная, и вечером, когда подходил к дому, в ней оставалась одна мысль — о том, что обещал сегодня купить Ванечке гостинца, да не исполнил.
Возле подъезда окликнули:
— Иван Дмитриевич!
Он устало оборотился и увидел Зеленского.
— Вы мне вчера записочку оставляли. Извините, вернулся поздно и не решился беспокоить. Только что заглядывал к вам, но не застал… Извольте, я готов ответить на ваш вопрос.
— Конечно, конечно. — Иван Дмитриевич не сразу сообразил, о чем речь.
— Я вижу, вас это уже не интересует. Справились у кого-то другого?
— Напротив, Сергей Богданович, ничего не узнал и очень интересует.
— Тогда сообщаю вам, что в нашем, — Зеленский дважды повторил это слово, — в нашем Священном писании такой фразы нет.
— А в каком есть?
— Ни в каком из мне известных. Ее нет ни в Библии, ни в Талмуде, ни в Коране. Равно как и в тех книгах, которые считались священными у римлян и древних греков. Но за индусов, египтян, персов или китайцев я ручаться не могу. За вавилонян, шумеров и ацтеков — тоже.
— А за масонов? — спросил Иван Дмитриевич.
— За них в какой-то степени — да, могу. Насколько я знаю, в масонских текстах чаще фигурирует число пять, а не семь. Пять ран Иисуса Христа, пять оконечностей человеческого тела и пять тайных центров его силы. Отсюда знак пентаграммы. В музыке тоже предпочтение отдается квинте.
— А семерку, значит, масоны не уважают?
— Ну, категорически я не стал бы утверждать. Но вообще-то число семь указывает скорее на то, что интересующая вас фраза имеет какой-то мусульманский источник. Точнее, арабский. Турки и татары отдают первенство девятке. Впрочем, это все сведения хрестоматийные.
— Я человек темный, — сказал Иван Дмитриевич. — На медные деньги учился.
— Не скромничайте. Ваша интуиция стоит магистерской степени по меньшей мере.
— Вашими бы устами, Сергей Богданович…
— Не буду скрывать, — признался Зеленский, — я весьма заинтригован. Это связано с каким-нибудь преступлением? Не удовлетворите мое любопытство? На улице говорить неудобно, а я, в отличие от вас, человек холостой, никто нам не помешает. Кухарки и той сейчас нет. Поговорим спокойно, чайку попьем.
Зеленский жил в одном подъезде с четой Нейгардтов. Они на втором этаже, он — на четвертом. Вошли в неухоженную комнату, заваленную книгами, которым не достало места на полках, старыми газетами, папками, тетрадями и разным бумажным хламом. Золотое тиснение и кожа переплетов соседствовали с жалкими брошюрами, а то и вовсе с луковой шелухой или забытыми тут же грязными носками.
— Если судить по заглавиям книг, — сказал Иван Дмитриевич, — это кабинет ученого. Но библиотеку в таком беспорядке я видел только у одного человека, и он был поэт.
— Вы, как обычно, попали в самую точку, — улыбнулся Зеленский, — в самое мое больное место. Раз уж мы заговорили о мусульманах, у них есть любопытное поверье. Я часто вспоминаю его, когда думаю о своей жизни. Суть такова. Будто бы Аллах в предвечности сотворил изображение Магомета, вокруг которого тысячи лет витают души еще не родившихся людей. И тот из них, кто сумеет взглянуть на голову пророка, в земной жизни родится халифом или султаном, кто охватит взглядом лоб — князем или, на худой конец, бароном, как наш Нейгардт.
— Говорят, он купил свой титул у какого-то немецкого курфюста, не то герцога, — ввернул Иван Дмитриевич.
— Неважно. Так вот, взглянувший на щеки пророка рождается праведником, на горло — проповедником, на затылок — купцом, ну и тому подобное. Тот, кто посмотрит в глаза Магомету, становится ученым-богословом, а увидевший его брови — поэтом. Я подозреваю, что мой взгляд упал между бровями и глазами, и вышло из меня ни то ни се. Отсюда все неурядицы моей жизни.
Полностью его фамилия звучала так: Зеленский-Сичка. Он происходил из обедневшей, но славной малоросской семьи, в предках числил чуть ли не гетманов, учился в Германии, преподавал в Киевском университете, где пострадал за свои казацкие убеждения, вынужден был уехать на север и здесь как-то стушевался. Серолицый, нервный, в свои сорок лет Зеленский выглядел на пятьдесят. Последние годы он учил гимназисток латыни, жил одиноко, не имел ни друзей, ни, похоже, любовниц, и если водил знакомство с кем-то помимо службы, так разве что с соседями.