Триумфальная арка
Шрифт:
Он дошел до площади Звезды. Там толпился народ. Триумфальная арка тонула в сиянии прожекторов. Мощные столбы света выхватывали из тьмы могилу Неизвестного солдата. Над ней колыхалось на ветру огромное сине-бело-красное полотнище. Праздновали двадцатилетие перемирия 1918 года.
Небо насупилось, и на мглистой, рваной пелене облаков лучи прожекторов высвечивали зыбкую, дрожащую тень стяга. Казалось, полотнище гибнет, тонет в меркнущей пучине неба. Где-то надрывался военный оркестр. Завывали трубы, звенела медь.
– Перемирие, – бормотала женщина рядом с Равичем. – С прошлой войны муж не вернулся. Теперь, выходит, сын на очереди. Перемирие… То ли еще будет…
4
Новый температурный листок над койкой был девственно чист. В нем значились только имя и адрес. Люсьена Мартинэ. Бют-Шомон, улица Клавеля.
Серое лицо девушки тонуло в подушках. Накануне вечером ее прооперировали. Равич тихонько прослушал сердце. Выпрямился.
– Лучше, – заметил он. – Переливание крови иногда творит чудеса. Если до завтра протянет, можно на что-то надеяться.
– Отлично, – пророкотал Вебер. – Мои поздравления. Вот уж не думал – дело-то совсем худо было. Пульс сто сорок, давление восемьдесят. Кофеин, корамин – еще бы немного, и того…
Равич пожал плечами:
– Не с чем поздравлять. Просто ее доставили чуть раньше, чем ту, прошлую. Ну, с цепочкой на ноге. Вот и все.
Он накрыл девушку.
– Уже второй случай за неделю. Если и дальше так пойдет, можете открывать отдельную клинику для неудачных абортов в Бют-Шомон. Другая ведь тоже оттуда была, верно?
Вебер кивнул:
– Да, и тоже с улицы Клавеля. Вероятно, они знакомы и были у одной и той же повитухи. Ее даже привезли примерно в то же время, что и предыдущую, тоже к вечеру. Счастье еще, что я вас в гостинице застал. Я-то уж думал, вас опять не будет дома.
Равич поднял на него глаза.
– Когда живешь в гостинице, Вебер, вечерами, как правило, куда-нибудь уходишь. А уж в ноябре гостиничный номер и подавно не самое веселое место на свете.
– Могу себе представить. Но почему, собственно, вы в отеле живете?
– Так удобнее: живешь вроде как анонимно. Один – и все же не совсем один.
– И вам это нравится?
– Да.
– Но можно ведь и иначе устроиться. Снять небольшую квартирку где-нибудь, где вас никто не знает…
– Наверно… – Равич склонился над девушкой.
– Верно я говорю, Эжени? – спросил Вебер.
Медсестра вскинула голову.
– Господин Равич не станет этого делать, – холодно заметила она.
– Господин доктор Равич, Эжени, – одернул ее Вебер. – В Германии господин доктор был главным хирургом крупного госпиталя. Не то что я.
– Здесь, у нас… – начала было медсестра, воинственно поправляя очки.
Взмахом руки Вебер оборвал ее на полуслове.
– Знаем, знаем! Нам и без вас это
– Господин Равич пропащий человек; у него никогда не будет ни семьи, ни домашнего очага.
– Что? – опешил Вебер. – Что вы такое несете?
– Для господина Равича нет ничего святого. Вот и весь сказ.
– Браво, – проронил Равич, все еще не отходя от больничной койки.
– Нет, вы такое слыхали? – Вебер все еще в изумлении пялился на свою медсестру.
– А вы лучше сами его спросите, доктор Вебер.
Равич распрямился.
– В самую точку, Эжени. Но когда для человека нет ничего святого, у него появляются другие святыни, свои, более человеческие. Он начинает боготворить искру жизни, что теплится даже в дождевом черве, время от времени заставляя того выползать на свет. Не сочтите за намек.
– Вам меня не оскорбить! У вас нет веры! – Эжени решительно одернула халат на груди. – А у меня, слава Богу, моя вера всегда со мной!
Равич уже брал пальто.
– Вера легко оборачивается фанатизмом. Недаром во имя всех религий пролито столько крови. – Он улыбался, не скрывая насмешки. – Терпимость – дитя сомнений, Эжени. Не потому ли вы при всей вашей вере относитесь ко мне куда агрессивней, чем я, отпетый безбожник, отношусь к вам?
Вебер расхохотался.
– Что, Эжени, получили? Лучше не отвечайте. А то вам совсем худо придется.
– Мое достоинство женщины…
– Вот и хорошо, – оборвал ее Вебер. – Оставьте его при себе. Всегда пригодится. А мне пора. В кабинете еще поработать надо. Пойдемте, Равич. Всего хорошего, Эжени.
– Всего хорошего, доктор Вебер.
– Всего доброго, сестра Эжени, – попрощался Равич.
– Всего доброго, – через силу ответила медсестра, да и то лишь после того, как Вебер строго на нее глянул.
Кабинет Вебера был заставлен мебелью в стиле ампир – белой, с позолотой, на хлипких тоненьких ножках. Над письменным столом висели фотографии его дома и сада. У продольной стены стоял новомодный широкий шезлонг. Вебер в нем спал, когда оставался здесь на ночь. Как-никак клиника была его собственностью.
– Что будете пить, Равич? Коньяк или дюбонне?
– Кофе, если у вас еще найдется.
– Конечно.
Вебер поставил на стол электрокофеварку и включил в сеть. Потом снова обернулся к Равичу.
– Вы не подмените меня сегодня в «Осирисе»? После обеда?
– Само собой.
– Вас это правда не затруднит?
– Нисколько. У меня все равно никаких дел.
– Отлично. А то мне специально ради этого еще раз в город тащиться. Лучше поработаю в саду. Я бы Фошона попросил, но он в отпуске.