Триумфальная арка
Шрифт:
Он спохватился: ее рюмка была пуста.
– Вот это я понимаю, – похвалил он. – Как-никак двойной кальвадос. Хотите еще один?
– Да. Если вы не торопитесь.
«Куда бы это я мог торопиться?» – пронеслось у него в голове. Потом он сообразил: ведь в прошлый раз она видела его с Кэте Хэгстрем. Он поднял глаза.
Лицо ее оставалось непроницаемым.
– Я не тороплюсь, – сказал он. – Завтра в девять мне оперировать, но это и все.
– И вы можете оперировать, когда так поздно ложитесь?
– Да. Это никак не влияет. Дело привычное. Да я и не каждый день оперирую.
Подошел
– Вы ведь эти в прошлый раз просили, точно? – торжествующе спросил он.
– Понятия не имею. Вы наверняка лучше помните. Верю вам на слово.
– Те самые, – подтвердила Жоан Маду. – «Лоран», зеленые.
– Видите, у дамы память лучше вашей, месье.
– Это еще вопрос. Но сигареты нам в любом случае пригодятся.
Равич вскрыл пачку и протянул ей.
– Вы все еще в той же гостинице? – спросил он.
– Да. Только комнату попросила побольше.
В зал ввалилась компания шоферов. Они устроились за соседним столиком, громогласно что-то обсуждая.
– Пошли? – спросил Равич.
Она кивнула.
Он подозвал официанта, расплатился.
– Вам точно не нужно обратно в «Шехерезаду»?
– Нет.
Он подал ей манто, которое она, однако, надевать не стала, накинула на плечи. Это была норка, но из дешевых, а может, вообще подделка, – однако на ней она не смотрелась дешево. Дешево смотрится лишь то, что носится напоказ, подумал Равич. Ему уже случалось видеть дешевку даже из королевского соболя.
– Тогда везем вас сейчас в гостиницу, – то ли предложил, то ли решил Равич, когда они вышли на улицу под мелкую осеннюю морось.
Она медленно обернулась.
– Разве мы не к тебе?
Ее лицо смотрело на него снизу, совсем близко. Фонарь над входной дверью высветил его полностью. Крохотные жемчужинки тумана сверкали в волосах.
– Да, – сказал он.
Подкатило и остановилось такси. Шофер подождал. Потом прищелкнул языком, ударил по газам и рванул с места.
– Я тебя ждала. Ты не знал? – спросила она.
– Нет.
Свет фонаря отражался в ее глазах, как в бездонном омуте. Казалось, в них можно тонуть и тонуть без конца.
– Я только сегодня тебя увидел, – признался он. – Прежде то была не ты.
– Не я.
– Прежде все было не то.
– Да. Я уже забыла.
Как накат и откат волны, он ощущал приливы и отливы ее дыхания. Все существо ее незримо и трепетно льнуло к нему, мягко, почти неосязаемо, но доверчиво и без боязни – чужая душа в чуждом холоде ночи. Он вдруг услышал биение собственной крови. Оно нарастало, пульсировало все сильнее – это не только кровь в нем заговорила, это пробуждалась сама жизнь, тысячекратно им проклятая и благословенная, столько раз почитай что потерянная и чудом обретенная вновь, – еще час назад то была пустыня, сушь без края и конца, одно только безутешное вчера – и вот она уже нахлынула потоком, суля мгновения, в которые он уже и верить перестал: он снова был первым человеком на краю вод морских, из чьей пены мерцанием ослепительной красоты восставало нечто невероятное, тая в себе вопрос и ответ, отзываясь в висках необоримым гулом прибоя…
– Держи меня, – выдохнула Жоан.
Не спуская глаз с ее запрокинутого лица, он обнял ее. Ее плечи устремились в его объятие, как корабль в гавань.
– А тебя надо держать? – спросил он.
– Да.
Ее ладони легли ему на грудь.
– Что ж, значит, буду держать.
– Да.
Еще одно такси, взвизгнув тормозами, остановилось возле них. Шофер смотрел на них терпеливо и безучастно. У него на плече сидела маленькая собачонка в вязаной жилетке.
– Такси? – прокаркал водитель из-под густых пшеничных усов.
– Видишь, – сказал Равич. – Вот он вообще ничего о нас не знает. Ему и невдомек, что нас коснулось чудо. Он смотрит на нас, но не видит, насколько мы преобразились. В этом весь бред нашей безумной жизни: ты можешь обернуться архангелом, дурачком, преступником – и ни одна собака не заметит. Зато, не дай бог, у тебя пуговица отлетит – и тебе каждый встречный на это укажет.
– Никакой это не бред. Это даже хорошо. Просто нас предоставляют самим себе.
Равич глянул на нее. «Нас» – пронеслось у него в голове. Слово-то какое! Самое загадочное слово на свете.
– Такси? – еще громче гаркнул шофер, теряя терпение, и закурил сигарету.
– Пошли, – сказал Равич. – Этот все равно не отстанет. Профессионал.
– Зачем нам ехать? Пешком пойдем.
– Но дождь начинается.
– Какой это дождь? Туман. Не хочу в такси. Хочу с тобой пешком.
– Хорошо. Тогда дай я хоть растолкую ему, что с нами случилось.
Равич подошел к машине и перебросился с водителем парой слов. Тот расцвел в ослепительной улыбке, с неподражаемым шармом, на какой в подобных случаях способны одни французы, помахал рукой Жоан и укатил.
– Как же ты ему растолковал? – спросила Жоан, когда он вернулся.
– Деньгами. Самый доходчивый способ. К тому же он ночью работает, значит, циник. До него сразу дошло. Был вежлив, доброжелателен, хотя и с оттенком презрения.
Она с улыбкой прильнула к его плечу. Он чувствовал, как что-то раскрывается, ширится в душе, откликаясь во всем его существе теплом и нежностью, наполняя приятной истомой, словно тысячи ласковых рук влекут тебя вниз, и вдруг ему показалось невыносимым и немыслимым, что они все еще стоят рядом, на ногах, в смешном прямостоячем положении, с трудом удерживая равновесие на подошвах, этих узких и шатких точках опоры, вместо того чтобы, потеряв голову, повинуясь силе тяжести, уступить голосу стенающей плоти, подчиниться зову сквозь тысячелетия, из тех времен, когда ничего этого еще не было – ни умствований разума, ни вопросов, ни мучительных сомнений, – а только темное, счастливое забытье бурлящей крови…
– Пошли, – сказал он.
Сквозь нежную паутину дождя они пошли по пустынной антрацитовой мостовой, и вдруг в конце улицы перед ними опять всей своей безграничной ширью распласталась площадь, а над ней тяжелым густо-серым колоссом в серебристой дымке вздымалась и парила Триумфальная арка.
9
Равич возвращался в гостиницу. Утром, когда он уходил, Жоан еще спала. Он рассчитывал через час вернуться. С тех пор минуло еще добрых три часа.