Тривейн
Шрифт:
Их женитьба, как шутил ее брат, совпала с двумя знаменательными для них событиями: контрактом с «Пратт энд Уитни» и грядущей презентацией в «Локхид». Энди и Дуг сошлись тогда в одном: три недели медового месяца, проведенные на Северо-Западе, – это идеально. Молодожены могли бы полюбоваться огнями Сан-Франциско, успеть покататься на лыжах в штате Вашингтон или Ванкувере, а Энди к тому же мог бы еще и заехать в «Дженис индастриз», где делалось все – от поездов до самолетов. Там же уделяли весьма большое внимание исследованиям в области электроники.
Она хорошо помнила, как они начинали работать: это были тяжелые, трудные годы. Запомнила она и тот день, когда впервые поняла, что
Филис много думала об этой женщине, но поняла ее намного позже, когда Энди уже твердо стоял на ногах, а у нее появились сначала Стивен, а потом и Памела, которых счастливый отец окружил удивительной заботой и любовью.
Да, это был период, когда он наконец оседлал время. Постепенно в нем стали нуждаться многие. Компания «Пейс – Тривейн» становилась все мощнее и мощнее буквально на глазах, и Филис не могла не чувствовать этого. Иногда ей даже казалось, что Энди не сможет управлять всей этой махиной, но она ошибалась. Он не только справлялся с делами, но и, выражаясь боксерским языком, умело держал удары, которые, надо сказать, сыпались на него со всех сторон. А если он был в чем-нибудь не уверен или даже напуган, то просто отказывался от затеянного, заставляя тем самым и других прекращать всякую деятельность в данном направлении. В таких случаях Энди говорил жене, что его неуверенность или страх – результат непонимания каких-либо аспектов проблемы. Он предпочитал потерять выгодный контракт, чем потом сожалеть, что заключил его.
Эндрю никогда не забывал судилища в Бостоне. Такое не должно с ним случиться! И он, надо отдать ему должное, процветал, наполняя рынок тем, в чем тот отчаянно нуждался. Работал он весьма умело, тщательно взвешивая все «за» или «против», идя на сделку лишь тогда, когда был твердо уверен в том, что она выгодна. Но при этом никогда не переступал той черты, за которой преимущества добивались любой ценой. Главным критерием в работе для него всегда оставалась честность.
Вместе с мужем росли и дети. Они кричали, бегали, съедали огромное количество каши, бананов и молока, им без конца меняли трусишки и маечки. Филис безумно любила их, казалось, жизнь ее наполняется каким-то новым смыслом. Но потом... Потом она вдруг поняла, что все идут вперед – и муж и дети, – только она отстает. Счастье и радость постепенно оставляли ее, как это случалось со многими.
Особенно она это почувствовала в те дни, когда дети пошли в школу. Поначалу ей нравились мир и тишина, когда умолкли в доме пронзительные, постоянно чего-то требующие детские голоса. Но потом Филис поняла, что осталась совсем одна. Служанка, прачка и мастера, приходившие в дом, были не в счет...
Ее немногие подруги уехали вместе с мужьями, окрыленные мечтами о том, что им удастся что-нибудь сделать в окрестностях Нью-Хейвена – Хартфорда. Своих же соседей, представлявших высший и средний классы, она могла выносить час-два, не более. А вообще-то у них сложился свой круг, и Ист-Хейвен был самым подходящим для них местом. К тому же ист-хейвенские жены недолюбливали Филис из-за того, что она не нуждалась в их обществе и совсем его не ценила. Это недружелюбие, как часто бывает в подобных случаях, привело к тому, что Филис оказалась в изоляции. Что делать, она была и оставалась для них чужой.
Постепенно Филис стало казаться, что она сама старая, никому не нужная вещь. Муж ее чаще отсутствовал, чем бывал дома, и, хотя она прекрасно понимала, что так и должно быть, отделаться от мысли, что безвозвратно потеряла свой собственный мир, в котором что-то значила и что-то делала, не могла.
Особенно остро это почувствовала Филис, когда ушли постоянные заботы о детях, и ей уже не нужно было терпеливо объяснять что-то непонятливым няням, следить за тем, как дети едят, отдыхают. Теперь все это было ни к чему: дети отправлялись в частные школы в восемь тридцать утра и возвращались лишь в половине пятого, когда вот-вот должен был начаться час «пик» на дорогах. Этот промежуток времени, когда богатые белые дети находились в богатых частных школах, их богатые белые матери называли «восьмичасовым освобождением».
Чтобы чем-то занять себя, Филис попробовала ходить в различные светские клубы. Надо сказать, Эндрю приветствовал ее начинание, сам, правда, появляясь там довольно редко. Однако и эти клубы, и их члены быстро надоели Филис, в чем она сначала боялась признаться даже себе самой. Потом Филис решила, что во всем виновата сама. Сотни раз она задавала себе один и тот же вопрос: чего же она, в конце концов, хочет, но так и не смогла найти ответа.
И тогда она решила вернуться на работу в компанию. Правда, теперь она работала уже не на каком-то там складе: ее контора находилась в центре города, среди самых что ни на есть современных зданий. Фирма «Пейс – Тривейн», постоянно наращивая и без того высокую скорость, активно участвовала в гонках за прибылью, и Филис быстро поняла, что жене молодого президента неудобно сидеть в одной из контор. Она ушла, и Эндрю вздохнул свободнее, чего Филис, естественно, не могла не заметить.
В конце концов она нашла способ облегчить свою участь: средство от депрессии в огромных количествах подавалось на всех приемах. Все началось с небольшой порции «Харвиз бристол крим». Затем она перешла на простой «Манхэттен», который очень скоро был заменен двойным. А еще через несколько лет Филис уже всему предпочитала водку: именно она давала ей жизненную силу.
Боже, как она понимала Элен Мэдисон! Бедную, растерявшуюся, богатую, нежную и избалованную Элен, которая нашла способ успокаиваться. «Никогда не звоните ей после шести часов вечера...»
Ее память с болезненной ясностью хранила воспоминание о том дождливом дне, когда Энди нашел ее. Она попала в аварию – не очень серьезную, но которая ее тем не менее испугала. Возвращаясь с очередного приема, она не удержала машину на скользком шоссе и врезалась в дерево всего в ста ярдах от ведущей к дому дороги. Выскочив из разбитой машины, в панике бросилась к дому и заперлась в спальне, предварительно закрыв и входную дверь.
Напрасно примчавшийся следом взволнованный сосед пытался выяснить, в чем дело. Служанке пришлось звонить Эндрю в офис. Уговорив Филис открыть дверь, Эндрю произнес всего несколько слов, но они полностью изменили ее жизнь, положив конец этому ужасному марафону.
«Ради Бога, Филис, помоги мне!»
– Мама! – Голос дочери нарушил тишину новой спальни. Филис почти закончила разбирать вещи. – Тебе пришло письмо из Бриджпорта, из университета... Ты будешь читать этой осенью лекции?
Транзистор Пэм гремел внизу. Филис и Энди расхохотались, когда встретили свою дочь вечером в аэропорте Даллеса: они услышали ее транзистор прежде, чем она появилась у выхода.
– Только двухнедельные семинары... Принеси, пожалуйста, письмо.