Трижды преданный
Шрифт:
– Здесь пахнет трупами, ты провонял ими. Я знаю, что ты не щадишь ни живых, ни мертвых, никого, ты убил Светочку, и Дениса, и еще троих детей, и их беременную мать…
И тут, наконец, она сорвалась в крик, нечеловеческий какой-то, истинно звериный, точно у волчицы отобрали щенков, а саму заперли в клетке. Зрачки стали огромными, лицо перекосила уродливая гримаса. Чирков одним прыжком оказался рядом с женой и с размаху ударил ее по лицу. Крик оборвался, Ольгу мотнуло, волосы отбросило назад, и женщина упала навзничь, упала с громким жутким стуком. Чирков наклонился над ней, и Олегу показалось, что тот хочет помочь жене подняться, но нет – тот схватил со стола тяжелую пепельницу и ударил ею Ольгу в висок, потом еще и еще. Наконец выпрямился, отошел к столу, сел на край и вытер взмокший лоб.
Ольга не шевелилась. Олег, держа Чиркова на прицеле, обошел диван, глянул вниз. Она лежала на боку, неестественно вывернув руки и поджав колени, волосы закрывали лицо, оставив открытым подбородок, на затылке и висках по темным волосам расползалось жирное темное пятно. «Господи, она же мертва!» Он встал спиной к стене, под окно, из которого тянуло сквозняком, что было сейчас совсем неплохо – холод помогал сосредоточиться. Чирков втянул в себя воздух, брезгливо поморщился и, оттолкнув рассыпанные по столу окурки, посмотрел на Олега:
– Привет, покойничек, шустрый ты оказался, Монте-Кристо фигов. Прикончить меня хотел?
– Много чести, – ответил Олег, – я руки пачкать не собираюсь.
А сам старался не смотреть на Чиркову, все пытался понять, что сейчас произошло, и хоть как-то объяснить это, но мысли путались, да еще вдобавок и мутило. Подсознание было готово выдать простой ответ, основанный на анализе фактов, собранных рецепторами – зрением, слухом, но рассудок пока отказывался его принять, сопротивлялся из последних сил.
– Эстет, блин, куда деваться, – ухмыльнулся Чирков. – Дай, угадаю – хочешь, чтоб все по закону было?
На пистолет он обращал внимания не больше, чем на разбросанные окурки, оперся ладонями на край стола и не сводил с Олега глаз. Тот встал поудобнее, держа Чиркова на прицеле и понимая, что долго так не продержится. Чиркову надоест эта игра, и ему достаточно крикнуть, как сюда ввалится охрана. И так, поди, дверь с той стороны подпирают, ждут отмашки, и патронов у них точно больше.
– Угадал, – подтвердил Олег. – Странно про закон слышать, да? Ничего, скоро узнаешь, каково это – суд, приговор, этап. Готовься.
– Ты ничего не докажешь, не надейся, – огрызнулся Чирков.
– Ошибаешься, – сказал Олег, – у меня свидетели есть, человек, который тебе платил, чтобы ты его сыночка отмазал. Осипов, помнишь такого? Капустина, Титова?
Помнил, конечно, лицо враз перекосилось, как от пощечины, но Чирков быстро справился с собой. Сполз со стола и стоял, опираясь на спинку стула, то смотрел на бездыханную Ольгу, то тер лицо рукой.
– Вранье, – уставшим голосом отозвался он, – никто не поверит, свидетелей не было.
– …и показания родственников убитой беременной, той, кого ты в психи посмертно записал вместе с ее детьми.
Чирков дернулся было к Олегу, но там и остался, по щекам пошли алые пятна, на лбу показалась испарина. Он вцепился в спинку стула так, что пальцы побелели, но промолчал, следил за Олегом, подобрался, точно готовился к прыжку.
– Матвеев подтвердил, что так все и было, – произнес Олег и добавил: – Да, улик мало, мне главное – те дела поднять, в прокуратуру я доказательства отправил, так что готовься…
Чирков плюхнулся на стул, прикрыл глаза и стащил с себя галстук.
– Баран! – услышал Олег. – На кой тебе это надо? Пришел бы ко мне, поговорили как люди. Ты же не знаешь, зачем я это сделал…
– Знаю.
Чирков повернул голову, посмотрел исподлобья и принялся наматывать галстук на ладонь, глядя на Олега с неприкрытой ненавистью. И кинулся бы, непременно кинулся, но маячивший перед глазами Чиркова дульный срез делал свое дело.
– Знаю, – повторил Олег, – жена твоя жить не хотела, и я ее понимаю. Я тебе вот что скажу – лучше бы ей тогда все удалось. Она же вены резала, да?
И снова накрыло то волшебное, божественное чувство, когда держишь чужую жизнь в своих руках. А тут не только жизнь, но и самые интимные, близкие сердцу, скрытые от других чувства, в которых и сам себе не всегда признаешься. Чирков аж зубами скрипнул, краска схлынула с его лица, и он проговорил, еле ворочая языком:
– Рот закрой, она мне была всех на свете дороже, я ради нее тебя еще раз продам, не задумываясь…
Олег широко улыбнулся, но, чувствуя, что улыбка переходит в гримасу, сдержался в последний момент.
– Ради нее, говоришь? А это что? – повел он стволом в сторону стены, где лежала Ольга. – Как детям все объяснишь? Сколько их у вас – двое, трое? Без матери они все равно сироты, так что невелика потеря…
Ненависть и предчувствие близкой развязки подстегнули, волна ярости затопила, застила глаза, и Олег, плохо соображая, что происходит, нажал на спуск. Раз, два, три – пистолет дернулся в руках, отозвался сухими щелчками, но и только. И тут раздался смех, долгий, радостный. Чирков веселился в открытую, буквально ржал, глядя, как Олег разглядывает пистолет, вытаскивает пустой магазин, заталкивает его обратно.
– Думаешь, я дурак, чтобы при безумной бабе в доме заряженное оружие держать? Ловко она тебя развела, а ты, дурачок, повелся. Вечно тебя бабы имеют, карма у тебя, знать, такая…
От стыда и отчаяния горело лицо, Олег отшвырнул бесполезный пистолет и не сводил с Чиркова глаз. Все, сейчас все закончится, осталось немного, эта тварь снова посмеялась над ним. И в предчувствии близкого кошмара казалось, что Ольга тоже улыбается, правда, молчит при этом, а волосы у нее почти насквозь промокли от крови. Олег отвернулся, глянул на дверь, на Чиркова, а тот, развалившись на стуле, продолжал: