Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь! (сборник)

Гаврилова Анна Сергеевна

— Не кори себя, — сказал Розмичу Полат.

— Не корю, — соврал тот.

Лучше соврать, чем признаться. Ежели коришь себя, значит, и князя осуждаешь. А властители таких дум не терпят.

— Ладно, ладно, — усмехнулся князь. Он кивнул алодьчанину держаться рядом, остальным велел поотстать. — Розмич, жизнь не так проста, как кажется простолюдину.

Слова, равносильные добротной пощёчине, дружинник выдержал не дрогнув. Только в глубине души шевельнулась обида — за несколько лет в Алоди ему никто, ни одна псина пахарским прошлым не пеняла, а белозёрским будто и поговорить больше не о чем.

— А князья не только каждодневной справедливости служат, — продолжал Полат. — Князь должен смотреть дальше, в будущее.

Розмич прищурился. О вещем даре своего князя — Олега — дружинник знал. А вот о том, что и Полат умеет будущее прозревать, слыхом не слыхивал. Или речь о чём-то ином?

Белозёрский князь будто мысли прочёл:

— Волхование дано не каждому. Тем, кого боги обделили вещим даром, остаётся надеяться на собственные силы. Воспитывать в себе прозорливость. Учиться думать, подмечать, угадывать. Понимаешь?

Тропа, которой ехали, была до того узкой, что мужчины изредка соприкасались стременами. По обеим сторонам — исполинские деревья, стоят плотно, точно частокол. Порой плотный ряд стволов сменяется густым орешником с пожухлой от осеннего холода листвой.

Розмичу казалось, что от князя веет жаром. Будто в душе владыки полыхает настоящий пожар — то ли негодования, то ли истового желания быть понятым. Одно алодьский дружинник знал наверняка — Полат не лжёт.

— Понимаю, — хмыкнул он. И всё-таки решился: — Только при чём тут зерно? Нам три-четыре дня до Новгорода идти, неужели не потерпели бы? Сами подстреленной дичью сыты, лошадям — травы вдоволь. А селяне помрут теперь.

Князь говорил более чем спокойно:

— Не помрут. Весной хоть к тому же Новгороду сходят и ещё добудут.

— Так кто ж им даст?

— Захотят — добудут! — отрезал Полат. — Нам зерно нужней.

— Почему?

— Потому как лошадям одной травы мало. Если не накормим как следует, то к Новгороду совсем обессилят и захиреют. И что тогда получится? Что люди подумают? Мол, князь Белозёрский дружину и лошадей впроголодь держит?

— И что из этого? — буркнул Розмич чуть слышно.

— А то! Решат, будто князь лют и несправедлив, раз самых верных и преданных обделяет. Пока народ видит благополучие князя и дружины, он и в собственное благополучие верит. Ещё могут подумать, будто Белозеро — дурной, голодный край, а раз так, то и князь бестолковый. Опять разочаруются. А такие мысли опасней самого злого врага. От таких мыслей и до бунта недалеко. Теперь понял?

Розмич кивнул.

— Благополучие всего народа важней сытости одной захудалой деревни, — довершил свои размышления Полат.

Алодьский дружинник снова кивнул. Спорить он не собирался. Даже зубы сцепил покрепче, чтобы лишнего не ляпнуть. Ещё уши заткнуть хотелось — вдруг крики совести не так слышны станут?

Князь знаком указал, что не держит боле, и Розмич облегчённо выдохнул. Он придержал гнедую, позволяя Полату выехать вперёд, обернулся на остальных. Дружинники белозёрского владыки улыбались, перешучивались как ни в чём не бывало.

«Неужто только у меня на душе скребёт?» — подумал алодьчанин хмуро.

Он вернулся взглядом к князю, и в тот же миг ветка ближнего к Полату дерева дёрнулась. Тишину осеннего леса прорезал истошный визг, в воздухе мелькнула рыже-серая шкура.

— Лютый зверь! — заорал Розмич, ударил гнедую пятками.

Лошадь самого князя взвыла громче и страшней хищника, шарахнулась. Тут же напоролась бочиной на толстый древесный ствол и ринулась в другую сторону.

Розмич догнал в считаные мгновенья, но осадить свою гнедую не успевал — та, услыхав истошное ржание, перепугалась до смерти, норовила вырваться из круга опасности во что бы то ни стало. Пришлось прыгать.

Он едва не угодил под удар копыта — княжеская лошадь поднялась на дыбы, пыталась сбросить и громадную кошку, и седока, а после стала заваливаться на бок и рухнула, увлекая за собой Полата. Рысь оказалась сверху, она будто и не заметила падения. По-прежнему цеплялась за лошадиную шею когтями и зубами, отпускать добычу не собиралась. Рвала умеючи — живьём на ломти резала.

Розмич на мгновенье остолбенел — зверь оказался раза в два крупней виденных прежде. Хищная морда, мощное упругое тело, толстые лапищи и вызывающе короткий хвост. Кисточки на прижатых ушах — как хитроумный бант, повязанный на боевом топоре, — трогательные и оттого неуместные.

Полат силился выкарабкаться из-под истерзанной кобылы, да нога застряла намертво — не пускала. Вытащить оружие князю тоже не удавалось. От смерти отделяло кровавое упоение, овладевшее лютым зверем. Стоит рыси оторваться от добычи, утолить жажду… Один взмах когтистой лапой, и половины лица нет.

— Прочь! Прочь пошёл! — пронзительно вскрикнул Розмич, распрямляясь. Он выхватил меч и ринулся на подмогу князю.

Розмич и вообразить не мог, что зверюга услышит, ведь на истошное ржание умирающей лошади и ругань Полата ей было глубоко плевать. Но кошак оторвался от лошадиной шеи, превращённой в кровавое месиво, и зло поглядел на человека. Зашипел, мягко отпрыгнул в сторону. Тут же припал к земле, зарычал.

Розмич остановился в двух шагах, замахнулся, хотя понимал — с мечом против такого хищника несподручно. Лютый зверь неумолим, изумительно ловок и слишком хитёр. Таких из засады зазубренными стрелами бьют, и то в крайнем случае, если с богами договориться не могут, чтобы те отвели напасть.

Он тоже зарычал в ответ, резанул воздух, в надежде напугать зверюгу. Клинок сверкнул ярче молнии. Но ещё ярче блеснули лютые рысьи глаза, и дружинник отшатнулся, узнавая их изумрудный цвет.

— Чур меня! Чур!