Тризна по женщине
Шрифт:
В Усеберге ходит слух, будто я хочу сжечь своих птиц. Ты знаешь, кто пустит этот слух? Я то знаю. Слух уже прилип ко мне, и теперь меня сторонятся, человек, пустивший его, сделал это очень ловко. Да, я знаю, он умнее меня. Но у меня больше гордости. Я заставляю себя держаться высокомерно, люди не любят меня, а его любят все. Теперь они говорят:
— Хаке хочет сжечь своих птиц!..
Какая нелепость! Чтобы я сжег своих птиц! Я сплю при них по ночам, я знаю, о чем они мечтают, взмывая в белое небо, я радуюсь их радостью, когда они падают с высоты и бьют свою жертву.
Мы с Хемингом вместе выросли в Усеберге. Старый знаток рун, живший в усадьбе, когда мы были детьми, решил одного из нас научить вырезать руны.
— Тому, кто умнее, я передам свое искусство, — сказал он. — Другого же выпорю.
Я потерпел поражение. И он наказал меня при всех. Был большой праздник. Позор оказался больнее хворостины. Но мало того, Хеминг сломал крыло вороненку и ночью привязал птенца к столбу моего ложа. Ты знаешь повадки ворон? Если поранить ворону, она будет ходить по пятам за тем, кого увидит первым после увечья. Куда бы ты ни пошел, несчастная тварь будет прыгать вслед за тобой. Остановишься ты, остановится и она. И будет смотреть на тебя. Ты можешь ее убить, верно. Но это принесет тебе несчастье. Мне было десять лет, когда это случилось. И за мной повсюду прыгал вороненок со сломанным крылом.
Люди на усадьбе смеялись. Они видели, как меня пороли за то, что я не запомнил рунических знаков, а теперь потешались над прыгавшим за мной вороненком. Хеминг вышел победителем. Но я вел себя как мужчина. Стал выше всего этого — я и виду не подал, что знаю, кто сломал вороненку крыло, чтобы унизить меня. Я решил подружиться с Хемингом, добивался его дружбы. Донимал своим доверием. И мы стали друзьями, оба против собственной воли.
Когда я вырос, меня отправили в Уппсалу. Там я стал соколятником. Но до того как стать им, я несколько лет ходил викингом в Хольмгард. Получилось это так. В Швеции на одной усадьбе, куда я забрался, чтобы стащить чего-нибудь поесть, меня избили до беспамятства. Шведы связали меня и принялись рассуждать: что лучше повесить меня или отрубить мне голову.
— Когда рубят головы, остается слишком много крови, — решили они.
В это время домой вернулся сам хозяин. Он сказал:
— Мы возьмем этого парня с собой в Хольмгард.
Так они и сделали. Они как раз уходили в викингский поход. Мало-помалу я с ними поладил. Мы вместе пили, и, натешившись с девушками, они разрешили тешиться и мне. И все-таки во мне ненависть к ним. Как-то раз мы решили захватить одну усадьбу и залегли на опушке леса: мы думали напасть внезапно, взять добычу и бежать. Но тут на нас сзади напали воины хозяина этой усадьбы, которые обходили ее дозором. На рассвете нас должны были казнить.
Утро было светлое, красивое, но прохладное, мы всю ночь пролежали, связанные, на земле, и мужество совсем покинуло нас. А хольмгардцы решили так: пусть один из нас зарубит остальных. Тем самым он сохранит свою жизнь. Один из них знал немного по-нашему и объяснил нам, чего от нас хотят.
Условия были тяжкие. Нас было десять человек: хозяин, трое его сыновей, зять, два родича, два работника и я. Я был единственный, кто мог зарубить остальных, чтобы спасти свою жизнь. Так оно и вышло.
Понимаешь мне хотелось жить. И ведь я их не любил, а это упрощало дело. Они плевали мне в лицо. Я стер их плевки. Только плетки хольмгардцев заставили упрямых шведов опуститься на колени. Шеи у них были крепкие, но и я был не слаб. До тех пор это дело было мне незнакомо. Я сразу стал мужчиной.
Хольмгардцы сдержали свое слово — сохранили мне жизнь — и вместе с тем нарушили его. Они отвели меня на торг и продали в рабство. Я понял, что им за меня дали хорошую цену. Купил меня один богатый бонд. Хозяйка у него была старая и безобразная. Для себя он держал молодых женщин. А я должен был тешить эту старуху. Слыхал ты когда-нибудь про такое? Думаешь, вру? Нет, это чистая правда. Понимаешь, я был красивый парень, а эта хозяйка еще была огонь-баба. Вот ей и захотелось тряхнуть стариной. А когда она увидела, на что я способен, она так и вцепилась в меня.
Но это шло вразрез с моими желаниями и моей целью. Мне нужно было только одно — свобода. Как-то вечером, когда хозяин напился и пошел спать к молодым, я, трезвый, лег с нею. Ночь была темная и дождливая. Я сделал свое дело, и она осталась довольна, а потом я вытащил нож, который припрятал в постели, и перерезал ей горло.
И ушел с усадьбы.
Жил в лесах, добрался до моря, встретил шведский корабль и снова попал в Уппсалу. Знаешь, у них там такая большая соколятня, какой, по-моему, нет ни в одной другой стране. Там я всему и обучился.
И вернулся сюда. Теперь я владел искусством укрощать птицу, был мастером своего дела, и все меня уважали. Подбросить птицу в воздух и заставить ее упасть на горло тому, кому ты захочешь — вот в чем заключается мое искусство.
Потом появилась Одни. Пойми, я в любой день мог заставить птицу разорвать ей горло. Она была совсем ребенком. И мы оба — Хеминг и я — знали: в тот день, когда она станет взрослой и сможет встретить мужчину, наши с ним пути скрестятся.
У нее была такая легкая походка. Она так тихо пела. Так горячо тосковала по своим родичам, оставшимся в Ирландии. Так чудно говорила на нашем языке. Мы с Хемингом ходили в баню, когда и она. Ей были чужды наши обычаи, она держалась застенчиво и красиво. Мы с Хемингом следили друг за другом.
Он — резчик по дереву, кузнец и знаток рун, я — соколятник и ястребник, оба мы мастера своего дела. И друзья. Словно сговорившись, мы скрывали, что думаем друг о друге.
По-моему Одни продолжала верить в своего бога, в того, которого почитали у нее дома. Хеминг не верил ни в каких богов. Поэтому она жалела и уважала за то, что он не преклоняется перед Одином. Я тоже не из тех, кто подолгу задерживается в капище, но считаю, что в какого-нибудь бога все-таки надо верить, больше-то у нас ничего нет! Ему разрешалось обливать ее теплой водой перед тем, как она входила в баню.
Мне — нет. Он прогонял меня. Мне было очень обидно. Почему мне нельзя смотреть на нее, даже если он собирался честно владеть ею до конца своих дней? Он просто хотел помучить меня.
Они бродили по полям. Вот этого я не понимал. О чем они говорят? Разве мужчина должен ходить с женщиной по полям? Я находил себе других. Пробовал Гюрд, но она не дала мне радости. У меня даже была жена, целый год, потом она умерла. Я велел Арлетте бросить ее в болото и больше не вспоминал о ней. А эти двое, взявшись за руки бродили по полям.