Троцкий против Сталина. Эмигрантский архив Л. Д. Троцкого. 1929–1932
Шрифт:
Убийственный сарказм, чувство негодования, политические клише невозможно было заслонить вполне приязненными обращениями вроде «дорогой друг», и почти во всех случаях, раньше или позже, следовал неизбежный разрыв. Нередко Троцкий пытался внушить своим сторонникам необходимость спокойного, товарищеского тона полемики, но сам он почти никогда не следовал собственным поучениям. В свою очередь, в ответ на стремление некоторых сторонников побудить его щадить самолюбие, самоуважение других групп и деятелей, Троцкий разражался гневными филиппиками. Примеры такого рода можно встретить в предлагаемом издании в изобилии.
Крайность в оценках, высокомерный тон, намерение «резать правду-матку в глаза» — так, как он ее понимал, отталкивали от Троцкого левых интеллектуалов, которые стремились понять и даже разделить его антисталинские настроения. Особенно много таковых было в США.
Подчас Троцкий вроде бы
Даже такой верный и последовательный ученик Троцкого, каковым был его сын Л. Седов, в письме Виктору Сержу упрекал отца в отсутствии терпимости, в грубости, в желании унизить оппонента и даже уничтожить его [65] . О том, что это было не результатом минутного настроения, а сложившимся мнением, свидетельствуют те же интонации в письме, посланном матери, Н.И. Седовой, 16 апреля 1936 г.: «…Мне кажется, что все папины недостатки с возрастом не смягчаются, а, видимо, в связи с изоляцией, болезнью, трудными условиями — трудными беспримерно — углубляются. Его нетерпимость, горячность, дергание, даже грубость и желание оскорбить, задеть, уничтожить — усиливаются. Причем это не только «личное», но прямо какой-то метод, и вряд ли хороший метод» [66] .
65
The Serge — Trotsky Papers. P. 155.
66
HI. NC, box 366.
Единственным случаем, когда после разрыва было восстановлено личное сотрудничество и даже дружба, было возвращение в число близких друзей Анри Росмера, видного французского левого деятеля. На догматизм, замкнутость, обидчивость, чувства ревности и зависти, вообще свойственные участникам мелких групп, оказывавшихся не в состоянии получить массовую поддержку, накладывались личные качества самого Троцкого, отмеченные Седовым, к которым следует прибавить непреклонную уверенность «пророка» в собственной правоте, непримиримость к инакомыслию, разящий сарказм.
Документы показывают, какие непрерывные ссоры и склоки происходили между оппозиционными группировками и внутри них, как эти группы понапрасну подрывали и растрачивали собственные силы в конфликтах, как Троцкий, вместо того чтобы гасить их, подчас сам разжигал взаимную неприязнь. Недаром в кругу тех, кто хорошо знал нравы этой среды, говорили: «Когда встречаются двое троцкистов, они высказывают три разных мнения» [67] . Любопытно, что склоки и свары между «троцкистами» продолжались даже в советских застенках. Известный сторонник Троцкого Борис Эльцин (никакого отношения к будущему президенту Российской Федерации не имевший) признавал: «Нет двух товарищей, которые придерживались бы одного мнения, — нас объединяет только ГПУ» [68] .
67
Mahoney H.T., Mahoney M.L. The Sage of Leon Trotsky: His Clandestine Operations and His Assassination. San Francisco: Austin & Winfield, 1998. P. 461.
68
Deutscher I. Op. cit. P. 328.
Можно привести сколько угодно примеров, какие хлесткие, оскорбительные эпитеты применял Троцкий по отношению к тем сторонникам (или бывшим сторонникам), которые ему не угодили. П. Навилля он называл «флюгером», готовым на политическую измену. У приверженцев итальянского «левого» коммуниста А. Бордиги была «каша мыслей» — худшей он не встречал. Болезнь «суваринизма» (то есть свойства французского деятеля Б. Суварина) — «болезнь паралича политической воли при гипертрофировании резонерства». М. Истмена Троцкий в 1933 г. обвинил в «страшном грехе» — «мелкобуржуазном ревизионизме». О Г. Брандлере Троцкий писал, что тот «не умеет отличить лицо революции от ее спины».
Троцкий полагал, что обладает
Троцкий проявлял полное непонимание человеческих слабостей своих бывших соратников, которые довольно легко шли на унизительную капитуляцию перед Сталиным, — их еще не избивали, не заставляли выстаивать многие сутки без сна на конвейерных допросах, не запирали зимой полуголых в промерзших камерах-карцерах — все это еще впереди. Пока же у бывших оппозиционеров проявлялся инстинкт не выжить любой ценой, а возвратиться к комфортной или хотя бы приличной жизни, вновь приобщиться к властным структурам, хотя бы на значительно менее важных ролях. Бывший же лидер коммунистической оппозиции стремился соблюсти хорошую мину. В прямом противоречии со своей еще недавней дружеской перепиской с единомышленниками он, узнав о покаянном заявлении Е.А. Преображенского, К.Б. Радека и И.Т. Смилги от 10 июля 1929 г., заявил, что они-де «давно уже представляют собой мертвые души» и что все эти «отходы» «только временно задержат борьбу оппозиции, но не остановят ее» [70] .
69
Бюллетень оппозиции. 1929. № 1–2. С. 27.
70
Там же. № 3–4. С. 5.
Причины сохранения такого положения в неустойчивой среде сторонников Троцкого, в его взаимоотношениях с ними были многообразными. В значительной степени это объяснялось тем, что они во главе со своим вдохновителем и руководителем, по существу дела, варились в собственном соку, не были в состоянии опереться на сколько-нибудь широкие слои населения, тем более на рабочий класс, выразителями интересов которого себя объявляли.
В первые годы эмиграции Троцкий был весьма озабочен привлечением в свои организации рабочих, созданием рабочих кружков, обещал посылать в эти кружки написанные им работы, которые использовались бы для коллективного чтения. Сознавая свой и своих сторонников отрыв от рабочей массы, он находил ему какие угодно причины, кроме существовавших в действительности — нежелания следовать утопическим схемам «перманентной революции», стремления обеспечить себе и своей семье достойную, по возможности зажиточную жизнь, не пускаясь на весьма рискованные революционные эксперименты. Подчас Троцкий предлагал чисто бюрократические рецепты преодоления оторванности групп его сторонников от пролетариата, например создание неких «рабочих комитетов печати», которые, разумеется, ничего не могли изменить.
Троцкий был настроен чрезвычайно оптимистически, и это отчетливо проявлялось в его публицистике и корреспонденции. Он крайне переоценивал влияние своих сторонников не только на Западе, но и в СССР. В начале 30-х гг., когда он уже потерял почти всех своих приверженцев в СССР, он все еще считал «русскую секцию» Интернациональной левой оппозиции самой крупной. В 1932 г. он оценивал положение русской оппозиции как «подъем». Если такая оценка и имела некоторый смысл, то только в том, что в СССР действительно было несколько тысяч человек, являвшихся то ли бывшими, ныне отрекшимися сторонниками Троцкого, то ли его последователями, пребывавшими в ссылке, концентрационных лагерях и в тюрьмах. В 1930 г. советские спецслужбы разгромили и несколько тайных групп сторонников Троцкого, состоявших из политических эмигрантов и иностранных коммунистов, обучавшихся в учебных заведениях ВКП(б). Анализ разгрома одной из таких групп — китайской — дан в монографии А.В. Панцова [71] .
71
Панцов А. В. Указ. соч. С. 225–292.
Но официальный оптимизм у дальновидного и опытного политика не мог срабатывать постоянно. Время от времени он признавал крах своего движения в СССР, неуклонную потерю сторонников и вынужден был довольствоваться лишь весьма слабыми утешениями вроде того, что содержалось в письме в СССР от 26 ноября 1929 г.: «Пусть останется в ссылке не 350 верных своему знамени, а 35 человек, даже три человека — останется знамя, останется стратегическая линия, останется будущее». Утешения были более чем зыбкими, и Троцкий не мог не осознавать этого.