Троцкий против Сталина. Эмигрантский архив Л. Д. Троцкого. 1929–1932
Шрифт:
Эмбрион IV Интернационала Троцкий пытался моделировать по образцу III Интернационала, полагая, что это объединение должно основываться на «демократическом централизме» и состоять из идеологически единых и политически монолитных национальных партий, опираться на решения первых четырех конгрессов Коминтерна (1919–1922). Но шедших за Троцким национальных партий не было, или же они существовали только на бумаге.
Тем не менее с 1933 г. Троцкий не оставлял идеи образования IV Интернационала. Он не учитывал главного — Коминтерн был более или менее значительной международной организацией прежде всего потому, что опирался на финансовые вливания большевистского руководства, которое поначалу, щедро оплачивая своих певцов и танцоров (по данным хорошо осведомленного В. Кривицкого, Москва финансировала 90–95 % всех расходов компартий) [104] , считало, что имеет все основания заказывать музыку. Троцкий же мог рассчитывать лишь на такие нематериальные понятия, как «идейная выдержанность»,
104
Кривицкий В. Я был агентом Сталина: Записки советского разведчика. М.: Современник, 1996. С. 58.
Сознавая крайнюю шаткость позиций своих приверженцев, их сектантскую замкнутость, Троцкий в прямом противоречии с собственными установками, со своей критикой советского руководства за его союз с британскими тред-юнионами или китайским Гоминьданом, за политику сотрудничества с «реформистами» в форме народного фронта, искал союзников в среде явно нереволюционных социалистических сил.
Он пытался установить связь с Независимой рабочей партией Великобритании, поощрял своих сторонников во Франции, когда они выдвинули идею вступления в Социалистическую партию, способствовал созданию в 1931 г. раскольнической Социалистической рабочей партии Германии, которая после прихода к власти Гитлера примкнула к Интернациональной левой оппозиции, но вскоре, уже в лице своих эмигрантских органов, высказалась за народный фронт и порвала с Троцким. Все эти опыты полностью провалились — даже внедриться в социалистические партии и организации, а тем более взять их под свой контроль сторонники Троцкого не смогли. В среде его приверженцев происходили все новые и новые расколы, причем некоторые микроскопические группы продолжали конкурировать между собой в борьбе за звание «подлинных троцкистов», другие же полностью порвали с «пророком в изгнании» и переходили к острой критике его взглядов с коммунистических, социал-демократических или даже либеральных позиций. Иначе говоря, продолжался «процесс фрагментации», как удачно определил А. Каллиникос, сам принадлежавший к одному из течений сторонников Троцкого [105] .
105
Callinicos A. Trotskyism. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1990. P. 38.
Курс на создание IV Интернационала встречал противодействие со стороны части последователей Троцкого и других близких к нему деятелей. Уже после формального провозглашения этой организации в 1938 г. Виктор Серж писал Троцкому: «Я убежден, что невозможно построить Интернационал, если нет партий. Нельзя играть словами «партия» и «Интернационал». Есть только мелкие группы, которые не могут найти общего языка с рабочим движением. Во всем мире не более 200 сторонников Троцкого. В настоящее время никто в IV Интернационале не думает иначе, как только Вашей головой» [106] .
106
The Serge — Trotsky Papers. P. 109.
Из публикуемых документов видно, что до создания IV Интернационала, как и после его провозглашения, международные органы оппозиции фактически не работали или, в лучшем случае, лишь изредка подавали весьма слабые признаки жизнедеятельности.
Разъедаемые внутренними противоречиями и личными склоками, Интернациональное бюро и Интернациональный секретариат как организационное целое фактически не существовали. Достаточно сказать, что сын Троцкого Лев, находившийся в Париже в центре оппозиционной деятельности, там, где располагался Интернациональный секретариат, и его гражданская жена Жанна Молинье (Мартен) — бывшая супруга Раймона Молинье — принадлежали к конкурировавшим фракциям: Жанна — к фракции своего предыдущего мужа, а Лев — к сторонникам Пьера Навилля.
Причины того, что международная «левая» оппозиция продолжала оставаться численно незначительной, сектантски замкнутой, оторванной от рабочего движения, реально представлявшей собой редкую сеть дискуссионных кружков, в которые входили ищущие, но не находившие решений революционные интеллигенты, состояли не только в их чуждости реальным процессам, происходившим в среде рабочего класса Запада, догматизме, отсутствии средств, но и в том, как обращался сам Троцкий со своими сторонниками и теми, кто присматривался к его взглядам в надежде найти истину.
На свои отношения с западными последователями и оппонентами он как бы накладывал, точнее, продолжал накладывать прежние перипетии внутренней борьбы в ВКП(б) и в любом отступлении от своей линии видел повторение то курса Сталина (иногда Сталина и Бухарина), то Зиновьева. Своим советским оппонентам Троцкий давал краткие, весьма желчные характеристики, например «Колечка Балаболкин» (о Бухарине) или «унтер Пришибеев, выступающий под псевдонимом Молотов». Троцкий настаивал на железной дисциплине в революционных организациях, совершенно непонятной для западных деятелей, хотя подчас и отказывался от этого
Имея в виду особенности публицистики Троцкого, его сравнительно легкие тактические повороты, которые он умел очень ловко «диалектически» объяснить, его беспощадное бичевание подобных поворотов у других, саркастические оценки, огромный апломб, некоторые современники называли Троцкого «самовлюбленным нарциссом». Видимо, оснований для такой оценки не было. Самолюбование и тем более самовлюбленность «пророку» свойственны не были. И самым убедительным доказательством этого являются трагические страницы его жизни, прежде всего потеря четверых детей — все они были то ли убиты сталинскими палачами, то ли оказались косвенными жертвами Кремля. Но внешне многое, казалось бы, подтверждало эту характеристику, что еще более суживало сферу влияния его сторонников. Достаточно отметить, например, что самоуверенность нашего героя распространялась подчас на такие мелочи, на которые другие выдающиеся деятели попросту не обратили бы внимания. В первом томе читатель встретится с письмом М. Истмену от 13 марта 1932 г., в котором Троцкий настаивал на правильности двух очевидно неверных дат (эти настояния, разумеется, в соответствующем месте будут прокомментированы). Свойственная Троцкому безапелляционность в дискуссиях на какое-то время как бы околдовывала корреспондентов, собеседников, читателей — конечно, лишь ту часть из них, которые имели склонность поддаваться такому влиянию, своего рода гипнотическому внушению. Достаточно было Троцкому когда-то высказать ту или иную мысль, чтобы он потом (за редкими исключениями, когда позже признавалась правота Ленина), несмотря на возражения, употреблял формулу «неопровержимо доказано». Тот же Истмен записал через несколько дней после встречи на Принкипо: «Я чувствую себя уязвленным его полным внутренним безразличием к моим оценкам, интересам, к самому моему существованию. Он не задавал мне вопросов… Поэтому люди… уходят от него, чувствуя себя приниженными» [107] .
107
Eastman M. Einstien, Trotsky, Hеmingway, Freud, and Other Great Companions: Critical Memoirs of Some Famous Friends. New York: Collier, 1992. P. 112, 115.
Подчас в переписке и в других документах Троцкого можно увидеть осознание неудачи возглавляемой им оппозиции, понимание, что его «историческая миссия» — по крайней мере, при его жизни — не увенчалась успехом. Особенно эта тенденция ощущается в последние годы жизни, на ее заключительном, мексиканском этапе.
Троцкий прибыл в Мексику в январе 1937 г. по приглашению художника Диего Риверы, человека бурного темперамента, стремившегося стать одним из революционных вождей не только в искусстве, но и в политике и в силу этого уверовавшего, правда ненадолго, в величие «перманентной революции» и ее вдохновителя.
Но, переместившись на Западный континент при условии, что он не будет вмешиваться в дела приютившей его страны (таковы же были условия приема во Франции и в Норвегии, но власти этих стран со временем приходили к выводу, что Троцкий их не соблюдает), изгнанник вел себя теперь политически крайне осторожно. Он многократно выражал благодарность президенту Мексики Карденасу за прием, повторяя, что неуклонно придерживается буквы и духа своего обязательства о невмешательстве.
Троцкий в значительной мере отгородился от непосредственной политической деятельности. Он, разумеется, не мог поехать в Францию на учредительную конференцию IV Интернационала (сентябрь 1938 г.) [108] , но по документам не ощущается и то, что он как-то руководил ее подготовкой, определял предстоявшие решения и т. п. Той страстности, того проникновения в текущую работу во всем ее объеме и во всем многообразии, как это имело место ранее в руководстве Секретариатом Интернациональной левой оппозиции, теперь уже не было.
108
Официально новая организация называлась IV Интернационал (Всемирная партия социалистической революции).
Собственно, провозглашение IV Интернационала никаких изменений в характер движения «троцкистов» не внесло. Скептицизм многих последователей мексиканского изгнанника в отношении этой акции полностью подтверждался. По существу дела, продолжали существовать численно незначительные, гетерогенные, конкурировавшие и даже враждебные друг другу группы. Ни одно значительное пролетарское движение, ни одна сколько-нибудь влиятельная политическая партия IV Интернационал не поддержала.
Таким он остается по наши дни, существуя, правда, под видоизмененным странным наименованием Интернациональная коммунистическая лига (IV Интернациональная), рассылающая своим сторонникам письма со словами перед подписью «с троцкистским приветом». А. Глотцер высказывал обоснованное сомнение, что общая численность «троцкистских» организаций в мире когда-либо превышала одну тысячу человек [109] .
109
Glotzer A. Op. сit. P. 310.