Троцкий. «Демон революции»
Шрифт:
«С согласия Государственного издательства чистый доход с этого издания предназначен на нужды пострадавших от наводнения ленинградских рабочих и работниц.
16 октября 1924 года»{40}.
В этом фонде – записки, направленные «вождями» друг другу. Они тщательно систематизированы еще секретарями Троцкого, хронологически выверены. Троцкий пишет: «Во время заседания, обмена речами Ленин прибегал к записочкам, чтобы навести справку, узнать чье-либо мнение и таким образом сэкономить время… Иногда такая записочка звучала, как пистолетный выстрел около уха…»{41} Такая манера общения со многими, пишет Троцкий, «требовала чрезвычайного расхода энергии». Нередко Ленин сам писал письма, подписывал конверты и сам заклеивал их.
Ленин рассказывал Троцкому,
– Не выходит, стесняюсь. Начнешь фразу, кончить сразу ее не можешь, а стенограф ждет, и это меня стесняет…
Обращения Ленина, записано у Троцкого, рождались «как письма, как остро-остро отточенные орудия момента…»{42}
Некоторые наблюдения Троцкого, находящиеся в папках для книги о Ленине, весьма глубоки психологически, они своеобразно отмечают грани ленинского интеллекта:
«…На одном из заседаний Петербургского совета 1905 года Ленин присутствовал в Вольном экономическом обществе, на невысокой галерее зала заседания. Помню ленинский глаз из-под руки, прощупывающий и взвешивающий (каждого) всякого, кто выступал и говорил; то был особенный взгляд – взгляд с пристрастием, проникавший в подноготную, добиравшийся до глубоких истоков мыслей и чувств оратора и в то же время попутно просвечивающий его самого…»{43}
Или вот еще фрагмент незавершенной рукописи: «После Конгресса (имеется в виду IV Конгресс Коминтерна. – Д.В. ) Ленин участвовал в работе еще около трех месяцев до начала января. В эти последние месяцы, когда пульсация кровеносных сосудов в мозгу прерывалась закупорками и спазмами, ленинская мысль пульсировала мощно и отчетливо, как в самые лучшие времена его творчества. Позже, когда Владимир Ильич лишился речи, мы говорили врачам, что последние его статьи и письма, написанные в эти недели, поражают своей проникновенностью мысли. Можно сказать, что из-под ленинского пера даже в самые тяжелые периоды болезни не вышло ни одной строки, которая обнаруживала бы признаки ослабления ленинской мысли или ленинской воли и вообще была бы ниже ленинского уровня»{44}.
Троцкий пытался, набрасывая портрет Ленина, сделать особый акцент на его духовных качествах. Например, он сделал попытку сравнить Ленина с Марксом. Не знаю, кому как покажется, но мне подумалось, что в этом сопоставлении Ленин явно проиграл. В черновике статьи «Национальное в Ленине», подготовленной в апреле 1920 года для «Правды», есть такие слова: «…самый стиль Маркса, богатый и прекрасный, сочетание силы и гибкости, гнева и иронии, суровости и изысканности, несет в себе литературные и эстетические направления всей предшествующей социально-политической немецкой литературы, начиная с Реформации и ранее.
Литературный и ораторский стиль Ленина страшно прост, утилитарен, аскетичен, как и весь его уклад. Но в этом могучем аскетизме нет и тени моралистики. Это не принцип, не надуманная система и уж, конечно, не рисовка, – это просто внешнее выражение внутреннего сосредоточения сил для действия. Это хозяйская, мужицкая деловитость, – только в грандиозном масштабе»{45}. Почему так? Несколькими строками выше Троцкий еще и еще раз повторит свою старую мысль: «…наша история не дала в прошлом ни Лютера, ни Мюнцера, ни Мирабо, ни Дантона, ни Робеспьера. Именно поэтому русский пролетариат имеет своего Ленина…» Похоже, Троцкий хотел, но не решился сказать, что в отсутствие других корифеев фигура Ленина была более заметной.
Троцкий, много рассуждая о политических, волевых чертах Ленина, как-то неохотно касается его моральных качеств, часто просто не замечая ленинского коварства, жестокости и нетерпимости. Он не возразил, когда по предложению Председателя Совнаркома было принято, например, такое постановление: «Всех, проживающих на территории РСФСР иностранных подданных из рядов буржуазии тех государств, которые ведут против нас враждебные и военные действия, в возрасте от 17 до 55 лет заключить в концентрационные лагеря… В. Ульянов (Ленин) »{46}.
Однажды
Думаю, что Троцкий имел больше, чем кто-либо другой, прав и оснований написать наиболее обстоятельную, талантливую, неординарную книгу о Ленине. Ему было что сказать о человеке, с которым его четверть века связывали борьба, разногласия, острые ссоры, обидные взаимные уколы, сотрудничество, доверие, взаимное уважение и близость духа. Пожалуй, Троцкий первым сказал о серьезной опасности канонизации Ленина, которая вскоре после смерти вождя русской революции стала выражаться, по словам его ближайшего соратника, в «бюрократизации почитания и автоматизации отношения к Ленину и его учению»{48}. Увы, голос предупреждения не был услышан. Крупный революционер, каковым несомненно был Ленин, человек, который часто ошибался, страдал, мучился, надеялся, но никогда не был земным богом, волею бюрократического абсолютизма превратился в икону, а его учение – в светскую религию. Тысячи бездарных монументов Ленина напоминали не о нем, а об идоле религиозной идеологии, о верности застывшим догматам. В конце концов это вызвало справедливый протест. Может быть, поэтому сейчас столь полярны взгляды на этого человека в нашем обществе. Все наши надежды и трагедии связаны в первую очередь с Лениным. Надежды, увы, не сбылись, а трагедий было в избытке.
В бумагах Троцкого то и дело встречаются письма, свидетельствующие о его намерениях «написать книгу о Ленине», – «ускорить работу над рукописью», «завершить наконец эту книгу» и т.д. Оказавшись на Принкипо, Троцкий пишет Росмеру, что хочет к осени написать книгу «Ленин и эпигоны»{49}. Здесь же он говорит, что подумывает также подготовить работу «Личные характеристики (друзья и враги)», где ленинский портрет должен занять особое место.
Он направляет письмо в парижское издательство: «Моя работа над Лениным не вышла и не скоро выйдет еще из подготовительной стадии. Для перевода я смогу дать первые главы вряд ли ранее июля… 20 февраля 1934»{50}.
Увы, его пребывание во Франции мало располагало к творчеству. Месяцем раньше он пишет Саре Вебер в Америку: «Наш переезд во Францию совпал с денежными затруднениями… В ближайшие месяцы 9/10 моего времени будет посвящено работе о Ленине…»{51}
Так будет и в Норвегии, и в Мексике. Троцкому мешали текущие политические дела и обстоятельства: преследования, высылки, московские процессы и контрпроцесс, создание IV Интернационала, а затем и книга о Сталине. Троцкому не хотелось, чтобы книга о Ленине была скороспелой. Он слишком много связывал с ней. Я думаю, что после Принкипо Троцкий понимал, что окончит жизнь в изгнании. На какие-то неожиданные перемены в собственной стране оставалось все меньше и меньше надежд. С помощью книги о Ленине он хотел «отчитаться» перед историей и доказать будущим поколениям свою правоту. Ленин оставался пока и в СССР, и в остальном мире фигурой исторического, эпохального масштаба. Этой книгой Троцкий не без основания хотел сказать, что он, второй человек после Ленина в русской революции, делал все, чтобы спасти ее плоды, идеалы, надежды. И книга та виделась ему особенной, а потому ее нельзя было написать за три-четыре месяца, как «Преданную революцию». Самое главное, Троцкий, судя по отрывкам, фрагментам, публикациям о Ленине, хотел показать, как они с Лениным пытались спасти революцию. Ленин и он, Троцкий. Это должна была быть книга о «двух вождях» русской революции.