Трое неизвестных
Шрифт:
Вернулся в кухню Садофьев потрясенный, но старался ничем не выдать своего душевного волнения.
– Ты после института проголодался? – уточнила Ксюша.
– Ну, в общем, да.
На огне уже шипела сковородка, так что все равно отступать было некуда.
Быстро и очень умело Ксюша приготовила замечательную яичницу из двух яиц для себя и трех для Сергея, с луком, помидорами и беконом.
– Потрясно, – честно признался гость.
– Да, яичницу с беконом я готовлю хорошо. А еще умею шарлотку, пудинг и рассольник, – перечислила молодая хозяйка. И добавила, что собирается научиться у Владимира Кирилловича еще нескольким блюдам
– А где…
– Никого нет. Папа, как всегда, на космодроме, там у них что-то не летает, поэтому он неотрывно там. А мама на даче, медитирует.
– Что? – тогда это слово еще не стало общеупотребимым.
– Йогой занимается.
– А.
– Женька за границей.
– Брат?
– Старшая сестра. Я по ней очень скучаю.
Съели яичницу, попили чая со странным, но очень приятным вкусом.
– Послушаем музыку?
– Ну-у, да-а, – неожиданно для себя, растягивая слова, согласился Сергей.
Они прошли в святая святых, в комнату Ксюши. Здесь царил приятный глазу, одухотворяющий обстановку беспорядок. Очевидно, сюда не было входа Владимиру Кирилловичу. Здесь были в неединственном виде проигрыватели и магнитофоны, висели наушники, наплывом на кровати лежали пластинки. Сергей почувствовал себя почему-то увереннее. Наверное, от вида беспорядка.
– Ты какую музыку любишь?
Садофьев задержался с ответом. Сказать правду, что никакой музыки он особенно не любил и не знал, – стремно. В этой комнате явно царила меломания. Сказать современную? Легко попасть впросак.
– Классическую?
– Да? – Ксения посмотрела на него с удивлением и уважением.
Вообще-то молодежи следовало любить рок, и она его любила, «Агату Кристи», «Алису», «Аквариум». Она их и назвала.
– А, – пошутил Садофьев, – ты любишь всю ту музыку, которая на «А».
Шутка была так себе, но Ксюша весело рассмеялась.
– А я люблю Баха, Бетховена, Брамса – на «Б».
Он подошел к пластиночному развалу и поднял сдвоенный альбом, лежавший сверху.
– Высоцкий!
Ксюша не то, чтобы смутилась, но потупилась.
– Это папа любит.
– С автографом? «Богдану Ильичу…»
– Владимир Семенович пел у них на космодроме.
Во время этого очень содержательного, но не имеющего отношения к делу диалога, Садофьев думал, стоит ли ему переходить к решительным действиям. Дает ли поведение Ксюши ему санкцию на это. Ведь столько уже посмотрено постановок, и к тому же ему стала известна сокровенная тайна отца – Высоцкий. Не сочтет ли она его рохлей. Но, ринувшись в неподготовленную атаку, можно таких дров наломать. Да к тому же здесь этот мажордом. Держиморд. Нет, проявим деликатность, даже стеснительность.
И он не решился. Так разговорами о музыке все и закончилось.
Продолжилась эпоха гуляний. Причем Садофьев заметил, что с Ксанкой что-то происходит. Это было трудно определить словами, скорее всего, у нее внутри шел какой-то напряженный диспут, хотя при этом расположение фигур на доске серьезно не менялось.
Были театры. В частности, знаменитый на Таганке. В связи с ним Сережа сделал открытие, которому очень смеялся, но скрыл причину своего веселья от спутницы, как она ни настаивала. Его душил хохот, но он держался. Дело было в том, что наконец понял, что слова знаменитой песни: «Таганка, все ночи полные огня» относятся не к театру, а к тюрьме.
Хорош бы он был.
Они смотрели там «Принцессу Турандот»,
И вот однажды…
Она ему сказала, причем полушепотом, который предполагал какую-то интимность, что сегодня вечером Владимира Кирилловича дома не будет. Он выходной.
– Ладно, – сказал Сергей, – тогда до послезавтра.
Конечно, он догадался, что она имеет в виду, но прикинулся, что не все понимает. Глянув на внезапно подурневшее личико Ксюши, он пожалел о сделанном.
– Не-ет, ты не понял, – сказала она. – Его совсем не будет.
– Ах, совсем…
Забыл сказать, что всю пору ухаживания гаденыш Садофьев крутил беззаботный, как ему казалось, роман с третьекурсницей Иркой Ширковой. Там все было обставлено скромно, как в спектакле Любимова, но отношеньица кое-какие складывались. Сергей приезжал в общагу поздно, третий троллейбус не очень спешил его доставить на место проживания, тормозил у каждого столба. Ирка была независимой, неглупой девчонкой, которая не спешила вешаться на шею красавчику Садофьеву, хотя пару раз и залетала к нему в койку после совместных отмечаний чего-то там. Обычная общажная история, но тут вступил в действие один из самых главных законов общаги: два раза переспал – любовник! Не то чтобы Ирка сильно настаивала на своих призрачных правах, но, с другой стороны, нельзя было отрицать, что нечто вроде таких прав у нее появилось.
Она однажды у него даже спросила:
– А где это ты шляешься вечерами? Только поспать и приходишь.
Потом перестала интересоваться этим вопросом. Узнала. Как, впрочем, и весь институт. Насупилась. Садофьев почувствовал угрозу с ее стороны. И главное – в адрес Ксанки. Это был первый момент, когда он ощутил ответственность за девушку из квартиры с дворецким.
А тут выяснилось, что дворецкого не будет.
Принял душ, переоделся в чистое, поехал.
Против обыкновения, Ксюшка приготовила сразу несколько блюд и достала бутылку вина из огромного шкафа в углу кухни: «Это винотека». «Эх, сюда бы меня с парнями на пару часов, конец бы пришел винотеке», – подумал Садофьев. И тут же ему стало ясно, что винотека эта может со временем стать его собственностью. Такая отчетливая мысль мелькнула и исчезла. Вино оказалось дорогой дрянью, хотя пилось из невероятных фужеров. Сергей все время думал, как бы его не разбить, и все-таки сдвинул локтем и едва поймал.
Ксанка исчезла из кухни. Не было ее довольно долго, Садофьев напрасно прислушивался к звукам квартиры, определить, где она находится в настоящий момент, было невозможно.
Он налил себе кислятины, и в этот момент она появилась – в пеньюаре, с распущенными волосами. Да, совсем упустил главное – волосы у нее были роскошные, вечно заключенные в небольшую башенку на голове.
В глазах у нее стояли слезы.
– Ты сейчас уйдешь, – сказала она, и он почувствовал, что действительно уйти надо. Очень сложен механизм женского устройства, на ходу его не починить. Он встал и отправился в прихожую. Молча надел туфли.