Трое суток из жизни оперуполномоченного
Шрифт:
Штокин отодвинул бумажку, вытащил из кармана платок и вытер со лба обильный пот.
– А с самим Угораевым не говорил?
– Нет. На работе видел издалека, но подходить не стал. А зачем?
– Да я хотел все-таки поточнее знать, за что он сидел, – сказал Чернов.
– С чего бы это я завел с ним такую речь на ночь глядя?!
– Тоже верно, – признался Чернов.
– В бумажке моей, Олег Владимирович, все записано, – показал Штокин на листок и подвинул его к Чернову. – И фамилия мастера, с которым я говорил, и адрес Петуниных, у которых живет Угораев. Что еще надо?
Чернов
В кабинет зашел Алферов с ботинком в руке.
– Черт-те что творится! – заговорил от двери. Подошел к столу и показал ботинок. – Мартьяновский. В вытрезвителе сняли…
Чернов молча смотрел на ботинок. Обыкновенный рабочий, только староватый. Но на подошве отчетливо просматривались пупыри, точь-в-точь такие же, какие отпечатались на листе бумаги в магазине, когда там произошла кража…
6
– Заходил к Маруське Банниковой, но опять не застал, – отчитывался Алферов. – Дом темный стоит, видно, все еще не вернулась…
– Загуляла, наверное – вмешался Штокин. – В восьмом часу я видел ее в нашем краю, шла куда-то. И в том самом платке!..
Зазвонил телефон, Чернов взял трубку. Во время разговора молчал. Только в самом конце разулыбался. Сказал всего одно слово:
– Спасибо.
Повесив трубку, объяснил весело:
– Вот как надо работать! Заведующий горторготделом звонил. Сообщил, что папирос «Дели» в Нижние Серги последние три месяца не привозили. В райпотребсоюз – тоже. До девяти часов заставил людей работать!.. Завтра, сказал, сообщит, когда получали эти папиросы последний раз. – И сказал Алферову: – Извини, прервали нас, рассказывай…
– А я все рассказал, Олег Владимирович. Привез, как надумали, Мартьянова в вытрезвитель, сгрузили как полагается. Он же – ни рукой, ни ногой. Стали заносить на руках. Я подхватил его за ноги и чуть не выронил: ботинки увидел… – Алферов покрутил головой. – Час от часу не легче: одна – в этом окаянном платке, другой – в ботинках… Что хошь думай!
– Вот тебе и трус! – усмехнулся Штокин.
– А ведь трус, товарищи, честное слово, трус! – стоял на своем Алферов и, видимо, сам удивлялся больше всех, так как с его лица не сходило недоумение.
– Вы понимаете, товарищи, – сказал Чернов, – что в этом деле у нас начинает скапливаться много барахла, в котором необходимо как можно быстрее разобраться: платки, ботинки, сапоги, в которых был Маруськин гость. К утру сутки минуют, как совершилась кража, а может, и двое: в понедельник-то в магазине был выходной… Мы же все на месте топчемся.
– Маруську-то искать сегодня? – спросил Алферов. – Время – одиннадцатый час доходит: жена потеряла уже наверняка.
– Жена – не волк, в лес не убежит, – ответил Чернов. – Я тебя, Василий Васильевич, не уговариваю, но ведь сутки проходят, а злодей все еще над нами улыбается. Мне, например, простое самолюбие спать не дает, не говоря про служебный долг! Ты подумай, что получится, если преступник хитрее нас окажется? Мы в Нижних Сергах подметки у ботинок нюхаем, а наш печник-ювелир сидит где-нибудь в московском ресторане и пьет шампанское за наше здоровье… Жуть подумать!
– Ладно, понял, – сказал Алферов. – Я все равно найду, приведу
– Ждать буду.
…Если присмотреться внимательнее к жизни, в ней нетрудно заметить разумный порядок. Всюду и во всем.
Например, птицы. Самые разные бывают они по своему характеру. У одних сила, у других сноровка, у третьих ум. И потому что они разные, они и уживаются друг возле друга: у которой ума не хватает, так она берет силой, а у которой силы нет, так сноровка выручит. И еще есть у каждой птицы свое назначение, которого и сама-то она не осознает.
Скажем, дятел. Нарядная птица и летает проворно, не так-то просто взять его. Мог бы и в небо взлететь, может, не ниже орла. Но он все время трудится в лесу: и долбит, и долбит, и долбит своим долотом-носом по стволам столетних деревьев, выбирая всякую зловредную шпану. Лесной фельдшер!
Так и умирает на работе. Знающие люди говорят: от сотрясения мозга. Поэтому и живет на свете мало: профессиональная болезнь сводит в могилу…
А ведь у дятла-то положение дворянское: начальства нет, приказывать некому, мог бы и на ветке позагорать недельку-другую. Так нет! Трудится…
Вот и уполномоченные уголовного розыска милиции. Всю жизнь убирают из жизни всякую нечисть. А ведь она прячется, да иной раз так ловко, что сразу-то и не возьмешь.
Олег Владимирович понимал всю трудность создавшегося положения. Рассудительный по характеру, он допускал, что преступление может остаться нераскрытым, так как не вызывала сомнения квалификация преступника, человека определенно приезжего и предусмотрительного. Но примириться с этим не мог.
Он еще не знал, какое отношение имеют к краже и мартьяновский ботинок, и газовый платок Маруси Банниковой, и сапоги ее гостя, заехавшего в Нижние Серги на два дня. Но эти вещи не по его воле становились в прямую связь с преступлением. Поэтому их нужно было объяснить и для следствия, и для себя, пусть даже окажется, что к преступлению они не имеют отношения.
…Уже пошел второй час ночи, когда Чернов услышал в коридоре шаги.
Через минуту в кабинет вошел Алферов с Марусей Банниковой.
– Вот та барышня, с которой вы хотели познакомиться, Олег Владимирович, – сказал Алферов. – Еле уговорил зайти к вам: отказывалась. Да и сомневалась, ждете ли в такое время.
– Присаживайтесь, – предложил ей Чернов.
Маруся Банникова была когда-то красивой, это угадывалось и сейчас по ее тонко очерченному лицу, по напряженному излому бровей, из-под которых смотрели внимательные глаза. Но смуглую кожу на лбу и шее уже тронули едва приметные морщинки, да и в глубоких темных глазах проглядывала усталость.
– Поздно вы назначаете встречи, – сказала она равнодушно.
– Что поделаешь! – сказал он так, как будто принял ее слова за сочувствие. – Хотел встретиться с вами раньше, да не сумел.
– Я зачем-то нужна? – спросила она, глядя ему в глаза. – Вы что-то хотите узнать?
Он не увидел в ее взгляде ни робости, ни беспокойства, а только любопытство.
– Вы угадали. Я хотел спросить, откуда у вас этот красивый платок?
Наверное, оттого, что говорил он благожелательно, она рассмеялась.