Трое за границей
Шрифт:
Когда колесный вопрос разрешился, возник неизбывный вопрос багажный.
— Список обычный, я полагаю, — сказал Джордж, приготовившись писать.
Этой мудрости научил их я. А сам я много лет назад научился ей у дядюшки Поджера.
— Всегда, — говорил, бывало, мой дядюшка, — перед тем, как паковать вещи, составь список.
Он был человек методичный.
— Возьми лист бумаги, — всегда начинал он, — и запиши туда все, что тебе только может понадобиться. Потом пройди его заново и посмотри, чтобы там не осталось ничего такого, без чего можно обойтись. Представь, ты в кровати — что на тебя
Этого плана он придерживался неукоснительно. Составив список, он внимательно перечитает его, как всегда советовал, — убедиться, что ничего не забыто. Потом он перечитает его еще раз, чтобы вычеркнуть то, без чего можно и обойтись.
Потом список он потеряет.
Джордж сказал:
— На велосипедах с собой будем брать только то, чтобы хватило на пару дней. Основной багаж из города в город будем пересылать.
— Нужно быть осторожным, — сказал я. — Я однажды знал человека, который...
Гаррис посмотрел на часы.
— Про него послушаем на пароходе, — сказал он. — Мне через полчаса нужно встречать Клару на Ватерлоо.
— Полчаса не потребуется. Это случилось на самом деле, и...
— Вот и прибереги, — сказал Джордж. — Мне говорили, там в Шварцвальде по вечерам дождливо, вот, может, как раз развлечемся. А сейчас нам нужно закончить список.
Я сейчас вспоминаю, что так и не смог выложить эту историю. Кто-нибудь меня обязательно перебивал. А ведь она случилась на самом деле!
Глава III
В понедельник после обеда ко мне зашел Гаррис. В руке у него была газета. Я сказал:
— Послушай моего совета и оставь все это в покое.
— Оставь все это что в покое?
— Все это новейшее, патентованное, производящее подлинный переворот, не имеющее современных аналогов. Одурачивание, неважно какое, реклама которого сейчас у тебя в руке.
— Ну не знаю. Там будут крутые горы, которые нужно будет преодолевать. Хороший тормоз, я понимаю, нам пригодится.
— Тормоз нам пригодится, согласен. Но вот какая-нибудь механическая диковина, недоступная нашему разумению, которая никогда не действует когда надо, нам не пригодится.
— Эта штука, — сообщил Гаррис, — действует автоматически.
— Можешь не объяснять. Я знаю, как она действует, инстинктивно. На подъеме она заклинит колесо, и так прочно, что нам придется тащить велосипед на горбу. Горный воздух на перевале повлияет на нее благотворно, и она вдруг придет в сознание. На спуске она станет припоминать, какой палкой была в колесе, почувствует угрызения совести и, наконец, впадет в отчаяние. Она скажет себе: «Какой из меня тормоз? Толку от меня этим ребятам — ноль. Я только им гажу. Я дрянь, вот что я такое». И потом, не предупредив ни словом, она зажмет колесо. Тормоз — он и будет тормозить. Оставь его в покое. Ты человек хороший, — заключил я, — но у тебя есть один недостаток.
— Какой же? — отозвался Гаррис озлобленно.
— В тебе слишком много веры. Если ты читаешь рекламное объявление, ты веришь ему изо всех сил. Какой дурак ни придумает что-нибудь для велосипеда, ты все испробуешь. Твой ангел-хранитель, похоже, дух компетентный и добросовестный, и продолжает пока с тобой копаться. Послушай моего совета и не пытай его слишком сильно. Ему, должно быть, пришлось потрудиться немало — с тех пор, как ты сел на велосипед. Прекращай себя так вести, а то он рассердится.
— Если бы каждый так рассуждал, жизнь бы стояла на месте во всем. Если бы никто никогда не пробовал новых вещей, мир бы застопорился. Только благодаря...
— Я знаю все аргументы, которые может привести спорящая сторона, — перебил я. — Я согласен экспериментировать с новым, когда тебе не исполнилось тридцать пять. После тридцати пяти, я считаю, человеку дается право подумать и о себе. Мы свой долг в этом отношении выполнили, особенно ты. Ты подорвался на патентованной газовой фаре...
— Ты знаешь, тут я, похоже, сам виноват. Я, похоже, слишком сильно затянул винты...
— Охотно верю. Если где-то что-то можно сделать неправильно, ты как раз так и сделаешь. Эту свою склонность тебе нужно учитывать, это обстоятельство не в твою пользу. Я, кстати, и не заметил, что ты там натворил. Я только помню, что мы тихо-мирно катили по Уитби-роуд, беседуя о Тридцатилетней войне*, как вдруг твоя лампа грохает как пистолетный выстрел и улетает. Я в шоке валюсь в канаву, а лицо твоей жены, когда я сказал, что ничего страшного не произошло и волноваться не следует... Потому что тебя уже несут наверх в спальню, двое, — а врач с сестрой будут с минуты на минуту... Лицо твоей жены не изгладилось из моей памяти до сих пор.
— Жалко, что ты ее не подобрал. Хотелось бы знать, почему она так вот грохнула.
— Подбирать лампу было некогда. По моим подсчетам, чтобы ее собрать, потребовалось бы два часа. А почему она так вот грохнула... Уже один факт, что она рекламировалась как самая безопасная фара в мире сам по себе — кому угодно, только не тебе, — предполагал катастрофу. А потом, — продолжил я, — была еще фара электрическая.
— Да, но она на самом деле здорово светила. Ты же сам говорил.
— Она светила просто блестяще на Кинг-роуд, в Брайтоне, и напугала лошадь. Как только нас застали сумерки за Кемп-тауном, она потухла, и тебя вызывали в полицию за езду без света. Может, ты помнишь все свои послеобеденные катания? Солнце в небе — лампа светит во все свои деньги, а когда наступает время зажигать свет, она естественным образом устает и требует отдыха.