Трое за границей
Шрифт:
— Так говорят те, кто ничего не понимает в велосипедах. Нет ничего легче, чем снять коробку скоростей.
Должен признать, он был прав. Меньше чем за пять минут он, разделив коробку скоростей на две половинки, уже лежал на дорожке и разыскивал винтики. Он сказал, что не понимает, как они так исчезают.
Мы по-прежнему искали винтики, когда вышла Этельберта. Она была, как видно, удивлена, обнаружив нас по соседству. Она думала, что мы уехали несколько часов назад.
Он сказал:
— Теперь мы уже недолго. Я вот тут помогаю вашему мужу осматривать велосипед. Машина хорошая, но их
Этельберта сказала:
— Когда закончите и захотите умыться, ступайте на кухню. В комнатах только что прибрали.
Она сказала мне, что если увидит Кейт, то, возможно, они поедут с ней покататься под парусом; в любом случае, к завтраку она вернется. Я бы отдал соверен, чтобы поехать с ней. Мне уже стало просто надоедать стоять и смотреть здесь, как этот кретин курочит мой велосипед.
Здравый смысл продолжал нашептывать мне: «Останови его, пока он не натворил беды еще больше. Ты обладаешь правом защищать собственное имущество от разорения экстремистами. Возьми его за шкирку и вышвырни за ворота».
Но я проявляю безволие, когда дело доходит до оскорбления чувств ближнего, и он продолжил копаться.
На поиски оставшихся винтиков он махнул рукой. Он сказал, что винтики обладают хитростью находиться в такой момент, когда ты этого ожидаешь меньше всего, и что сейчас он будет осматривать цепь. Он затянул ее так, что она не двигалась. Затем отпустил ее вдвое слабее, чем было сначала. Потом он решил, что все-таки следует заняться передним колесом и поставить его на место.
Я раздвигал вилку, а он мучился с колесом. Через десять минут я предложил, чтобы он взял вилку, а я взялся за колесо, и мы поменялись местами. Еще через минуту он бросил велосипед и отправился на прогулку вокруг крокетной площадки, зажав ладони между бедер. В продолжение прогулки он объяснял, что особую осторожность необходимо проявлять в отношении собственных пальцев. Необходимо избегать их попадания между вилкой и спицами колеса. Я ответил, что, исходя из собственного опыта, убежден, что его слова содержат изрядную долю правды. Он перевязал раны тряпками, и мы снова приступили к делу. В конце концов мы все-таки вставили колесо на место; в тот момент, когда оно там оказалось, он разразился смехом.
— Что здесь смешного? — спросил я.
— Я просто осел!
Это была первая реплика с его стороны, которая вызвала во мне уважение. Я спросил, что привело его к такому открытию.
— Мы ведь забыли шарики!
Я оглянулся — моя шляпа валялась посреди дорожки, а любимый пес Этельберты поспешно подбирал и поедал шарики.
— Он ведь себя угробит! — воскликнул Эббсон (с того самого дня я, слава создателю, больше его не видел, но помню, что его звали Эббсон). — Ведь они литой стали!
— Насчет этой собаки я не переживаю, — возразил я. — На этой неделе он уже съел шнурок и пачку иголок. Природа — лучший советчик... Щенкам, похоже, требуются стимуляторы подобного рода. Я переживаю насчет велосипеда.
По нраву он был оптимистом. Он сказал:
— Ну что ж, нам нужно вставить обратно всё, что найдем, и довериться Провидению.
Мы нашли одиннадцать шариков. Шесть мы вставили с одной стороны, пять — с другой, и через полчаса колесо снова оказалось на месте. Вряд
— Мне очень полезно смотреть, как вы тут занимаетесь. Меня пленяет не ваше умение и мастерство, нет, но ваша неунывающая самоуверенность, ваш непостижимый оптимизм... Вот что действует на меня благотворно.
Воодушевленный таким образом, он принялся крепить коробку скоростей. Он прислонил велосипед к дому и трудился с одной стороны. Потом он прислонил велосипед к дереву и трудился с другой. Затем велосипед держал я, а он лег на землю, просунул голову между колесами и работал снизу, капая на себя маслом. Затем он забрал машину, сложился через нее пополам, как вьючное седло, и так, потеряв равновесие, съехал на голову. Три раза он говорил:
— Слава Небу! Наконец-то.
А два раза:
— А, ч-черт! Опять.
Что он сказал в третий раз, я стараюсь забыть.
После этого он вышел из равновесия и решил действовать страхом. Велосипед, как я был рад отметить, проявил дух. Последующие мероприятия выродились в обыкновенный бой без правил между ним и устройством. Иной раз на дорожке окажется велосипед, а он сверху; иной раз положение изменится на противоположное — на дорожке окажется он, а велосипед на нем. Вот, упоенный победой, он стоит, зажав велосипед между ног. Но триумф мимолетен: велосипед быстрым внезапным маневром освобождается, оборачивается вокруг и лупит его по голове ручкой руля.
Без четверти час, грязный и растрепанный, израненный, истекающий кровью, он сказал «ну, вроде бы все», поднялся и утер пот со лба.
Велосипед также получил на орехи. Кто из них претерпел больший урон, сказать было трудно. Я отвел Эббсона на кухню, где он привел себя в порядок (насколько это было возможно без помощи углекислого натрия и подобающих инструментов), и отправил его домой.
Велосипед я погрузил в кэб и отвез в ближайшую мастерскую. Мастер вышел и посмотрел на него.
— Что вы хотите, чтобы я с этим сделал? — спросил он.
— Я хочу, — сказал я, — насколько это возможно, чтобы вы это отремонтировали.
— Уже как бы поздно, — покачал головой он. — Но я постараюсь.
Его старания вышли в два фунта и десять шиллингов. Но машина была уже не та, и в конце сезона я оставил ее у скупщика на продажу. Я не хотел кого-то обманывать. Я попросил агента указать в объявлении, что велосипедом год уже пользовались. Агент посоветовал вообще не указывать никакой даты. Он сказал:
— В нашем деле вопрос не в том, что — правда, а что — неправда... Вопрос в том, во что ты заставишь людей поверить. На вид, между нами, велосипеду года не дашь. На вид, если уж на то пошло, ему можно дать все десять. Про год выпуска не будем вообще ничего говорить. Что выручим, то и выручим.