Трое
Шрифт:
– Кончил учиться-то?
– Весной кончу!
– А я уж выучился!..
– Н-ну?
– недоверчиво воскликнул Илья.
– У меня живо!
– А где ты учился?
– В остроге, у арестантов!..
Илья подошёл ближе к нему и, с уважением глядя на его худое лицо, спросил:
– Страшно там?
– Ничего не страшно!.. Я во многих острогах был... в разных городах... Я, брат, к господам прилип там... И барыни были тоже... настоящие! На разных языках говорят. Я им камеры убирал! Весёлые, черти, даром что арестанты!..
– Разбойники?
– Самые настоящие воры, - с гордостью выговорил
Илья мигнул глазами и почувствовал ещё больше уважения к Пашке.
– Русские они?
– спросил он.
– Некоторые жиды... Первый сорт народ!.. Они, брат, ого-го какие! Грабили всех как следует!.. Ну, их поймали да - в Сибирь!
– Как же ты выучился?
– А так... Говорю: выучите меня, - они и выучили...
– И читать и писать?
– Писать плохо!.. А читать - сколько хочешь могу! Я уж много книжек читал!..
Речь о книжках оживила Илью.
– И я с Яковом читаю!
Оба они наперебой друг перед другом стали называть прочитанные книжки. Вскоре Павел со вздохом сказал:
– Да-а, вы, черти, больше прочитали! А я - всё стихи... Там много было всяких, но хорошие-то только стихи...
Пришёл Яков, удивлённо выкатил глаза и засмеялся.
– Овца!- встретил его Пашка.
– Чего хохочешь?
– Ты где был?
– Тебе туда не дойти!..
– Знаешь, - сказал Илья товарищу, - и он тоже книжки читал...
– О?
– воскликнул Яков и тотчас же заговорил с Пашкой более дружески. Три мальчика уселись рядом, и между ними загорелся бессвязный, быстрый, удивительно интересный разговор.
– Я такие штуки видал - рассказать нельзя!
– с гордостью и воодушевлённо говорил Пашка.
– Один раз не жрал двое суток... совсем ничего! В лесу ночевал... Один.
– Боязно?
– спросил Яков.
– Поди, ночуй, - узнаешь! А то собаки меня загрызли было... Был в городе Казани... Там есть памятник одному, - за то, что стихи сочинял, поставили... Огромный был мужик!.. Ножищи у него во какие! А кулак с твою голову, Яшка! Я, братцы, тоже стихи сочинять буду, я уж научился немножко!..
Он вдруг съёжился, подобрал под себя ноги и, пристально глядя в одну точку, - нахмуренный, важный, - скороговоркой сказал:
По улице люди идут,
Все они одеты и сыты,
А попроси у них поесть,
Так они скажут - поди ты
Прочь!..
Он кончил, взглянул на мальчиков и тихо опустил голову. С минуту длилось неловкое молчание. Потом Илья осторожно спросил:
– Это разве стихи?
– А ты не слышишь?
– сердито крикнул Пашка.
– Сказано: сыты - поди ты, - значит, стихи!..
– Конечно, стихи!
– торопливо воскликнул Яков.
– Ты всегда придираешься, Илья!
– Я и ещё сочинил, - оживлённо обратился Пашка к Якову и тотчас же быстро выпалил:
Тучи - серы, а земля - сыра,
Вот приходит осенняя пора,
А у меня ни кола, ни двора,
И вся одёжа - на дыре дыра!
– О-г-го-о!
– протянул Яков, широко раскрыв глаза.
– Вот это уж - прямо стихи!
– в тон ему подтвердил Илья.
Лицо Пашки вспыхнуло слабым румянцем, и глаза его так сощурились, точно в них откуда-то дым попал.
– Я и длинные стихи буду сочинять!
– похвалялся он.
– Это ведь не больно трудно! Идёшь и видишь - лес - леса, небо - небеса!.. А то поле воля!.. Само собой выходит!
–
– спросил его Илья.
Пашка мигнул глазами, оглянулся вокруг, помолчал и, наконец, негромко и неуверенно сказал:
– Что-нибудь!..
Но тотчас же снова решительным голосом объявил:
– А потом - опять убегу!..
Он стал жить у сапожника, и каждый вечер ребятишки собирались к нему. В подвале было тише и лучше, чем в каморке Терентия. Перфишка редко бывал дома - он пропил всё, что можно было пропить, и теперь ходил работать подённо по чужим мастерским, а если работы не было - сидел в трактире. Он ходил полуголый, босый, и всегда подмышкой у него торчала старенькая гармония. Она как бы срослась с его телом, он вложил в неё частицу своей весёлой души, и оба стали похожи друг на друга - оборванные, угловатые, полные задорных песен и трелей. Вся мастеровщина в городе знала Перфишку как неистощимого творца разудалых и смешных "частушек", - сапожник был желанным гостем в каждой мастерской. Его любили за то, что тяжёлую, скучную жизнь рабочего люда он скрашивал песнями и складными, шутливыми рассказами о разных разностях.
Когда ему удавалось заработать несколько копеек, он половину отдавал дочери - этим и ограничивались его заботы о ней. Она была полной хозяйкой своей судьбы. Она очень выросла, её чёрные кудри спустились до плеч, тёмные глаза стали серьёзнее и больше, и - тоненькая, гибкая - она хорошо играла роль хозяйки в своей норе: собирала щепы на постройках, пробовала варить какие-то похлёбки и до полудня ходила с подоткнутым подолом, вся испачканная сажей, мокрая, озабоченная. А состряпав обед, убирала комнату, мылась, одевала чистое платье и садилась за стол к окну чинить что-нибудь из одёжи.
К ней часто приходила Матица, принося с собой булки, чай, сахар, а однажды она даже подарила Маше голубое платье. Маша вела себя с этой женщиной, как взрослый человек и хозяйка дома; ставила маленький жестяной самовар, и, попивая горячий, вкусный чай, они говорили о разных делах и ругали Перфишку. Матица ругалась с увлечением, Маша вторила ей тонким голосом, но - без злобы, только из вежливости. Во всём, что она говорила про отца, звучало снисхождение к нему.
– А чтоб в него печёнки зсохлись!
– гудела Матица, свирепо поводя бровями.
– Что ж? Забыл он, пьянчуга, что в него дитя малое зосталось? Гадк`а его морда, чтоб здох, як пёс!
– Он ведь знает, что я уж большая и всё сама могу...
– говорила Маша.
– Боже мой, боже!
– тяжело вздыхала Матица.
– Что же это творится на свете белом? Что будет с девочкой? Вот и у меня была девочка, как ты!.. Зосталась она там, дома, у городи Хороли... И это так далеко - город Хорол, что если б меня и пустили туда, так не нашла бы я до него дороги... Вот так-то бывает с человеком!.. Живёт он, живёт на земле и забывает, где его родина...
Маше нравилось слушать густой голос этой женщины с глазами коровы. И, хотя от Матицы всегда пахло водкой, - это не мешало Маше влезать на колени бабе, крепко прижимаясь к её большой, бугром выступавшей вперёд груди, и целовать её в толстые губы красиво очерченного рта. Матица приходила по утрам, а вечером у Маши собирались ребятишки. Они играли в карты, если не было книг, но это случалось редко. Маша тоже с большим интересом слушала чтение, а в особенно страшных местах даже вскрикивала тихонько.