Трое
Шрифт:
Илья засмеялся.
– А вчера он меня хвалил!
Отношение Петрухи не умерило в Илье повышенной самооценки. Он чувствовал себя героем, он понимал, что вёл себя у купца лучше, чем вёл бы себя другой в таких обстоятельствах.
Месяца через два, после тщетных поисков нового места, у Ильи с дядей завязался такой разговор:
– Да-а!..
– уныло тянул горбун.
– Нету местов для тебя... Везде говорят - велик... Как же будем жить, милачок?
А Илья солидно и убедительно говорил:
– Мне пятнадцать лет, я грамотный. А ежели я дерзкий, так меня и с другого места прогонят... всё равно!
– Что же делать будем?
–
– Вот что: закажи ты мне ящик и купи товару. Мылов, духов, иголок, книжек - всякой всячины!.. И буду я ходить, торговать!
– Что-то я не понимаю этого, Илюша, - у меня трактир в голове, шумит!.. Тук, тук, тук... Мне слабо думаться стало... И в глазах и в душе всё одно... Всё - это самое...
В глазах горбуна действительно застыло напряжённое выражение, точно он всегда что-то считал и не мог сосчитать.
– Да ты попробуй! Ты пусти меня...
– упрашивал его Илья, увлечённый своею мыслью, сулившей ему свободу.
– Ну, господь с тобой! Попробуем!..
– Увидишь, что будет!
– радостно вскричал Илья.
– Эх!
– глубоко вздохнул Терентий и с тоской заговорил: - Рос бы ты поскорее! Будь-ка ты побольше - охо-хо! Ушёл бы я... А то - как якорь ты мне, - из-за тебя стою я в гнилом озере этом... Ушёл бы я ко святым угодникам... Сказал бы им.- "Угодники божий! Милостивцы и заступники! Согрешил я, окаянный!"
Горбун беззвучно заплакал. Илья понял, о каком грехе говорит дядя, и сам вспомнил этот грех. Сердце у него вздрогнуло. Ему было жалко дядю, и, видя, что всё обильнее льются слёзы из робких глаз горбуна, он проговорил:
– Ну, не плачь уж...
– Замолчал, подумал и утешительно добавил: Ничего, - простят!..
И вот Илья начал торговать. С утра до вечера он ходил по улицам города с ящиком на груди и, подняв нос кверху, с достоинством поглядывал на людей. Нахлобучив картуз глубоко на голову, он выгибал кадык и кричал молодым, ломким голосом:
– Мыло! Вакса! Шпильки, булавки! Нитки, иголки!
Пёстрой, шумной волной текла жизнь вокруг, он плыл в этой волне свободно и легко, толкался на базарах, заходил в трактиры, важно спрашивал себе пару чая и пил его с белым хлебом долго, солидно, - как человек, знающий себе цену. Жизнь казалась ему простой, лёгкой, приятной. Его мечты принимали простые и ясные формы: он представлял себя чрез несколько лет хозяином маленькой, чистенькой лавочки, где-нибудь на хорошей, не очень шумной улице города, а в лавке у него - лёгкий и чистый галантерейный товар, который не пачкает, не портит одёжи. Сам он тоже чистый, здоровый, красивый. Все в улице уважают его, девушки смотрят ласковыми глазами. Вечером, закрыв лавку, он сидит в чистой, светлой комнате, пьёт чай и читает книжку. Чистота во всём казалась ему необходимым и главным условием порядочной жизни. Так мечталось ему, когда никто не обижал его грубым обращением, ибо с той поры, как он понял себя самостоятельным человеком, он стал чуток и обидчив.
Но когда ему не удавалось ничего продать, и он, усталый, сидел в трактире или где-нибудь на улице, ему вспоминались грубые окрики и толчки полицейских, подозрительное и обидное отношение покупателей, ругательства и насмешки конкурентов, таких же разносчиков, как он, - тогда в нём смутно шевелилось большое, беспокойное чувство. Его глаза раскрывались шире, смотрели глубже в жизнь, а память, богатая впечатлениями, подкладывала их одно за другим в механизм его рассудка. Он ясно видел, что все люди
От этих дум торговля казалась ему скучным делом, мечта о чистой, маленькой лавочке как будто таяла в нём, он чувствовал в груди пустоту, в теле вялость и лень. Ему казалось, что он никогда не выторгует столько денег, сколько нужно для того, чтоб открыть лавочку, и до старости будет шляться по пыльным, жарким улицам с ящиком на груди, с болью в плечах и спине от ремня. Но удача в торговле, вновь возбуждая его бодрость, оживляла мечту.
На одной из бойких улиц города Илья увидал Пашку Грачёва. Сын кузнеца шёл по тротуару беспечной походкой гуляющего человека, руки его были засунуты в карманы дырявых штанов, на плечах болталась не по росту длинная синяя блуза, тоже рваная и грязная, большие опорки звучно щёлкали каблуками по камню панели, картуз со сломанным козырьком молодецки сдвинут на левое ухо, половину головы пекло солнце, а лицо и шею Пашки покрывал густой налёт маслянистой грязи. Он издали узнал Илью, весело кивнул ему головой, но не ускорил шага навстречу ему.
– Каким ты фертом...
– сказал Илья.
Пашка крепко стиснул его руку и засмеялся. Его зубы и глаза блестели под маской грязи весело.
– Как живёшь?
– Живём, как можем, есть пища - гложем, нет - попищим, да так и ляжем!.. А я ведь рад, что тебя встретил, чёрт те дери!
Ты что никогда не придёшь?
– спросил Илья, улыбаясь. Ему тоже было приятно видеть старого товарища таким весёлым и чумазым. Он поглядел на Пашкины опорки, потом на свои новые сапоги, ценою в девять рублей, и самодовольно улыбнулся.
– А я почём знаю, где ты живёшь!..
– сказал Грачёв.
– Всё там, у Филимонова...
– А Яшка говорил, что ты где-то рыбой торгуешь...
Илья с гордостью рассказал Пашке о своей службе у Строганого.
– Ай да наши - чуваши!
– одобрительно воскликнул Грачёв.
– А я тоже, из типографии прогнали за озорство, так я к живописцу поступил краски тереть и всякое там... Да, чёрт её, на сырую вывеску сел однажды... ну начали они меня пороть! Вот пороли, черти! И хозяин, и хозяйка, и мастер... прямо того и жди, что помрут с устатка... Теперь я у водопроводчика работаю. Шесть целковых в месяц... Ходил обедать, а теперь на работу иду...
– Не торопишься.
– А пёс с ней! Разве всю её когда переделаешь? Надо будет зайти к вам...
– Приходи!
– дружески сказал Илья.
– Книжки-то читаете?
– Как же! А ты?
– И я клюю помалу...
– А стихи сочиняешь?..
– И стихи...
Пашка снова весело захохотал.
– Приходи, а? Стихи тащи...
– Приду... Водочки принесу...
– Пьёшь?
– Хлещем... Однако - прощай!..
– Прощай!
– сказал Илья.
Он пошёл своей дорогой, думая о Пашке. Ему казалось странным, что этот оборванный паренёк не выказал зависти к его крепким сапогам и чистой одежде, даже как будто не заметил этого. А когда Илья рассказал о своей самостоятельной жизни, - Пашка обрадовался. Илья тревожно подумал: неужели Грачёв не хочет того, чего все хотят, - чистой, спокойной, независимой жизни?