Трое
Шрифт:
– Разве он убил?
– таинственно и тихо говорил старик.
– Чёрная сила это, она это! Человек человека не может убить... Не он убивает, люди добрые!
Еремей прикладывал руки к своей груди, отмахивал ими что-то от себя и кашлял, объясняя людям тайну события.
– Однако клещами-то её не чёрт двинул, а кузнец, - сказал полицейский и сплюнул.
– А кто ему внушил?
– вскричал дед.
– Ты разгляди, кто внушил?
– Погоди!
– сказал полицейский.
– Он кто тебе, кузнец этот? Сын?
– Нет, где там!..
–
– Не-ет. Нет у меня родни...
– Так чего же ты беспокоишься?
– Я-то? Господи...
– Я тебе вот что скажу, - строго молвил полицейский, - всё это ты от старости лопочешь... Пошёл прочь!
Полицейский выпустил из угла губ густую струю дыма и отвернулся от старика. Но Еремей взмахнул руками и вновь заговорил быстро, визгливо.
Илья, бледный, с расширенными глазами, отошёл от кузницы и остановился у группы людей, в которой стояли извозчик Макар, Перфишка, Матица и другие женщины с чердака.
– Она, милые, ещё до свадьбы погуливала!
– говорила одна из женщин. Может, Пашка-то не кузнеца сын, а - учителя, что у лавошника Малафеева жил...
– Это застрелился который?
– спросил Перфишка.
– Вот! Она с ним и начала...
Безногая жена Перфишки тоже вылезла на двор и, закутавшись в какие-то лохмотья, сидела на своём месте у входа в подвал. Руки её неподвижно лежали на коленях; она, подняв голову, смотрела чёрными глазами на небо. Губы её были плотно сжаты, уголки их опустились. Илья тоже стал смотреть то в глаза женщины, то в глубину неба, и ему подумалось, что, может быть, Перфишкина жена видит бога и молча просит его о чём-то.
Вскоре все ребятишки тоже собрались в тесную кучку у входа в подвал. Зябко кутаясь в свои одёжки, они сидели на ступенях лестницы и, подавленные жутким любопытством, слушали рассказ Савёлова сына. Лицо у Пашки осунулось, а его лукавые глаза глядели на всех беспокойно и растерянно. Но он чувствовал себя героем: никогда ещё люди не обращали на него столько внимания, как сегодня. Рассказывая в десятый раз одно и то же, он говорил как бы нехотя, равнодушно:
– Как ушла она третьего дня, так ещё тогда отец зубами заскрипел и с той поры так и был злющий, рычит. Меня то и дело за волосья дерёт... Я уж вижу - ого! И вот она пришла. А квартира-то заперта была - мы в кузне были. Я стоял у мехов. Вот вижу, она подошла, встала в двери и говорит: "Дай-ка ключ!" А отец-то взял клещи и пошёл на неё... Идёт это он тихо так, будто крадётся... Я даже глаза зажмурил - страшно! Хотел ей крикнуть: "Беги, мамка!" Не крикнул... Открыл глаза, и он всё идёт ещё! Глазищи горят! Тут она пятиться начала... А потом обернулась задом к нему, бежать хотела...
Лицо у Пашки дрогнуло, всё его худое, угловатое тело задергалось. Глубоким вздохом он глотнул много воздуха и выдохнул его протяжно, сказав:
– Тут он её клещами ка-ак брякнет!
Неподвижно сидевшие дети зашевелились.
– Она взмахнула руками и упала... как в воду мыр-нула...
Он
– Совсем убил?
– спросила Маша тонким, дрожащим голосом.
– Дура!
– не подняв головы, сказал Пашка.
Яков обнял девочку и подвинул её ближе к себе, а Илья подвинулся к Пашке, тихо спросив его:
– Тебе её жалко?
– А что тебе за дело?
– сердито отозвался Пашка.
Все сразу и молча взглянули на него.
– Вот она всё гуляла, - раздался звонкий голос Маши, но Яков торопливо и беспокойно перебил её речь:
– Загуляешь! Вон он какой был, кузнец-то!.. Чёрный всегда, страшный, урчит!.. А она весёлая была, как Перфишка...
Пашка взглянул на него и заговорил угрюмо, солидно, как большой:
– Я ей говорил: "Смотри, мамка! Он тебя убьёт!.." Не слушала... Только просит, чтоб я ему не сказывал ничего... Гостинцы за это покупала. А фетьфебель всё пятаки мне дарил. Я ему принесу записку, а он мне сейчас пятак даст... Он - добрый!.. Силач такой... Усищи у него...
– А сабля есть?
– спросила Маша.
– Ещё какая!
– ответил Пашка и с гордостью прибавил: - Я её раз вынимал из ножен, - чижолая, дьявол!
Яков задумчиво сказал:
– Вот и ты теперь сирота... как Илюшка...
– Как бы не так, - недовольно отозвался сирота.
– Ты думаешь, я тоже в тряпичники пойду? Наплевал я!
– Я не про то...
– Я теперь что хочу, то и делаю!..
– подняв голову и сердито сверкая глазами, говорил Пашка гордым голосом.
– Я не сирота... а просто... один буду жить. Вот отец-то не хотел меня в училище отдать, а теперь его в острог посадят... А я пойду в училище да и выучусь... ещё получше вашего!
– А где одёжу возьмёшь?
– спросил его Илья, усмехаясь с торжеством. В училище драного-то не больно примут!..
– Одёжу? А я - кузницу продам!
Все взглянули на Пашку с уважением, а Илья почувствовал себя побеждённым. Пашка заметил впечатление и понёсся ещё выше.
– Я ещё лошадь себе куплю... живую, всамделишную лошадь! Буду ездить в училище верхом!..
Ему так понравилась эта мысль, что он даже улыбнулся, хотя улыбка была какая-то пугливая, - мелькнув, тотчас же исчезла.
– Бить тебя уж никто теперь не будет, - вдруг сказала Маша Пашке, глядя на него с завистью.
– Найдутся охотники!
– уверенно возразил Илья. Пашка взглянул на него и, ухарски сплюнув в сторону, спросил:
– Ты, что ли? Сунься-ка!
Снова вмешался Яков.
– А как чудно, братцы!.. был человек и ходил, говорил и всё... как все, - живой был, а ударили клещами по голове - его и нет!..
Ребятишки, все трое, внимательно посмотрели на Якова, а у него глаза полезли на лоб и остановились, смешно выпученные.