Трое
Шрифт:
– Аппетит возбуждает...
– сказал Травкин и погладил себе горло.
Все отвернулись от Ильи. Он понял, что гости не желают его слушать, потому что хозяева этого не хотят, и это ещё более возбудило его. Вставши со стула и обращаясь ко всем, он продолжал:
– И вот судят эту девицу люди, которые, может, сами не раз пользовались ею... некоторые из них известны мне... Жуликами назвать их мало...
– Позвольте!
– строго сказал Травкин, поднимая палец кверху.
– Так нельзя-с! Это - присяжные заседатели... и я сам...
– Вот -
– воскликнул Илья.
– Но могут ли они справедливы быть, ежели...
– Па-азвольте-с! Суд присяжных есть, так сказать, великая реформа, введённая на всеобщую пользу императором Александром вторым-с! Как можете вы подвергать поношению учреждение государственное-с?
Он хрипел в лицо Илье, и его жирные бритые щёки вздрагивали, а глаза вращались справа налево и обратно. Все окружили их тесной толпой и стояли в дверях, охваченные приятным предчувствием скандала. Хозяйка, побледнев, тревожно дёргала гостей за рукава, восклицая:
– Господа, оставим это! Право же - неинтересно! Кирик, да попроси же...
Кирик растерянно хлопал глазами и просил:
– Пожалуйста!.. ну их к богу, реформы, проформы и всю эту философию...
– Это не философия, а по-ли-ти-ка-с!
– хрипел Травкин.
– Люди, рассуждающие подобным образом, именуются по-ли-ти-че-ски не-благо-надёжными-с!
Горячий вихрь охватил Илью. Любо ему было стоять против толстенького человечка с мокрыми губами на бритом лице и видеть, как он сердится. Сознание, что Автономовы сконфужены пред гостями, глубоко радовало его. Он становился всё спокойнее, стремление идти вразрез с этими людьми, говорить им дерзкие слова, злить их до бешенства, - это стремление расправлялось в нём, как стальная пружина, и поднимало его на какую-то приятно страшную высоту. Всё спокойнее и твёрже звучал его голос.
– Называйте меня, как желательно вам, - вы человек образованный, но я от своего не отступлюсь!.. Разумеет ли сытый голодного?.. Пусть голодный вор, но и сытый - вор...
– Кирик Никодимович?
– захрипел Травкин.
– Что такое? Это-с...
Но Татьяна Власьевна просунула свою руку под его и, увлекая за собой возмущённого человека, стала громко говорить ему:
– Любимые ваши тартинки - селёдка, яйца вкрутую и зелёный лук, растёртый со сливочным маслом...
– М-да! Это - я знаю-с!
– обиженно воскликнул Травкин, громко чмокнув губами. Его жена уничтожающе посмотрела на Илью и, подхватив мужа под другую руку, сказала ему:
– Не волнуйся, Антон, из-за пустяков...
А Татьяна Власьевна продолжала успокаивать дорогого гостя:
– Стерлядки маринованные с помидорами...
– Нехорошо, молодой вы человек!
– вдруг обернувши голову к Илье и упираясь ногами в пол, заговорил Травкин укоризненно и великодушно.
– Надо уметь ценить... надо понимать, да-с!
– А я не понимаю!
– воскликнул Илья.
– Оттого и говорю... Почему Петрушка Филимонов - хозяин жизни?..
Гости проходили мимо Лунёва, стараясь не коснуться его. А Кирик подошёл вплоть к нему и сказал
– Чёрт тебя дери, болван ты - и больше ничего.
Илья вздрогнул, у него потемнело в глазах, как от удара по голове, и, крепко сжимая кулаки, он шагнул к Автономову. Но Кирик быстро отвернулся от него, не заметив его движения, и прошёл к закуске. Илья тяжело вздохнул...
Стоя в двери, он видел спины людей, тесно стоявших у стола, слышал, как они чавкают. Алая кофточка хозяйки окрашивала всё вокруг Ильи в цвет, застилавший глаза туманом.
– Мм!
– мычал Травкин.
– Это удивительно вкусно... удивительно!..
– Хотите перцу?
– спросила хозяйка нежным голосом.
"Я тебе задам перцу!" - с холодной злобой решил Лунёв и, высоко вскинув голову, в два шага стоял у стола. Схватив чей-то стакан вина, он протянул его Татьяне Власьевне и внятно, точно желая ударить словами, сказал ей:
– Выпьем, Танька!..
Это подействовало на всех так, как будто что-то оглушительно треснуло или огонь в комнате погас и всех сразу охватила густая тьма, - и люди замерли в этой тьме, кто как стоял. Открытые рты, с кусками пищи в них, были как гнойные раны на испуганных, недоумевающих лицах этих людей.
– Выпьем, ну! Кирик Никодимович, скажи моей любовнице, чтобы пила она со мной! Что там?.. Зачем всё втихомолку пакостничать? Будем открыто! Вот я решил - открыто чтобы...
– Негодяй!
– резким, визгливым голосом крикнула женщина.
Илья видел, как она взмахнула рукой, и отбил кулаком в сторону тарелку, брошенную ею. Треск разбитой тарелки как будто ещё более оглушил гостей. Медленно, беззвучно они отодвигались в стороны, оставляя Илью лицом к лицу с Автономовыми. Кирик держал в руке какую-то рыбку за хвост и мигал глазами, бледный, жалкий и тупой. Татьяна Власьевна дрожала, грозя Илье кулаками; лицо её сделалось такого же цвета, как кофточка, и язык не выговаривал слов:
– Ты-ы... врёш-шь... врёш-шь...
– шипела она, вытягивая шею к Илье.
– А хочешь - я скажу, какова ты нагая?
– спокойно говорил Илья.
– Сама же ты все родинки твои мне показала... Муж узнает, вру я или нет...
Раздался чей-то подавленный смех. Автономова взмахнула руками, схватила себя за шею и без звука упала на стул.
– Полицию!
– крикнул телеграфист.
Кирик обернулся к нему и вдруг, наклонив голову, пошёл, как бык, на Лунёва.
Илья вытянул руку, толкнул его в лоб и сурово сказал:
– Куда? Ты сырой... я ударю тебя - свалишься... Ты - слушай!.. И вы все, тоже - слушайте... Вам правды негде услыхать.
Но, отшатнувшись от Ильи, Кирик снова нагнул голову и пошёл на него. Гости молча смотрели. Никто не двинулся с места, только Травкин, ступая на носки сапог, тихо отошёл в угол, сел там на лежанку и, сложив руки ладонями, сунул их между колен.
– Смотри, ударю!
– угрюмо предупреждал Илья Кирика.
– Мне обижать тебя не за что! Ты - глупый... безвредный... Я не видал худого от тебя... отойди!