Трое
Шрифт:
– Есть...
– Дайте мне...
Илья вынул кошелёк и дал монету раньше, чем успел сообразить - следует ли дать? А когда уже дал, то с невольным уважением подумал, искоса поглядывая на соседа:
"Ловок..."
– Господа присяжные!
– мягко и внушительно говорил прокурор. Взгляните на лицо этого человека, - оно красноречивее показаний свидетелей, безусловно установивших виновность подсудимого... оно не может не убедить вас в том, что пред вами стоит типичный преступник, враг законопорядка, враг общества..
"Враг
Когда Громов объявил перерыв заседания, Илья вышел в коридор вместе с чёрненьким человечком. Человечек достал из кармана пиджака смятую папироску и, расправляя её пальцами, заговорил:
– Божится, дурак, не поджигал, говорит. Тут - не божись, а прямо снимай штаны да ложись... Дело строгое! Обидели лавочника...
– Виноват мужик-то, по-вашему?
– задумчиво спросил Илья.
– Должно быть, виноват, потому что глуп. Умные люди виноватыми не бывают...
– спокойной скороговоркой отрезал человечек, форсисто покуривая свою папироску.
– Тут, в присяжных, - тихо и с напряжением заговорил Илья, - сидят люди...
– Лавочники больше, - спокойно поправил его чёрненький. Илья взглянул на него и повторил:
– Некоторых я знаю...
– Ага!..
– Народ - аховый... ежели прямо говорить...
– Воры, - подсказал ему собеседник.
Говорил он громко. Бросив папироску, он, складывая губы трубой, густо свистал, смотрел на всех нагло, и всё в нём - каждая косточка - так ходуном и ходила от голодного беспокойства.
– Это бывает. Вообще, так называемое правосудие есть в большинстве случаев лёгонькая комедия, комедийка, - говорил он, передёргивая плечами. Сытые люди упражняются в исправлении порочных наклонностей голодных людей. В суде бываю часто, но не видал, чтобы голодные сытого судили... если же сытые сытого судят, - это они его за жадность. Дескать - не всё сразу хватай, нам оставляй.
– Говорится: сытый голодного не разумеет, - сказал Илья.
– Пустяки!
– возразил ему собеседник.
– Великолепно разумеет, - оттого и строг...
– Ну, если сытый да честный - ничего ещё!
– вполголоса говорил Илья, а когда сытый да подлый, - как может он судить человека?
– Подлецы - самые строгие судьи, - спокойно заявил чёрненький человечек.
– Ну-с, будем слушать дело о краже.
– Знакомая моя...
– тихо сказал Лунёв.
– А!
– воскликнул человечек, мельком взглянув на него.
– Па-асмотрим вашу знакомую...
В голове Ильи всё путалось. Он хотел бы о многом спросить этого бойкого человечка, сыпавшего слова, как горох из лукошка, но в человечке было что-то неприятное и пугавшее Лунёва. В то же время неподвижная мысль о Петрухе-судье
Когда он подошёл к двери зала, в толпе пред нею он увидал крутой затылок и маленькие уши Павла Грачёва. Он обрадовался, дёрнул Павла за рукав пальто и широко улыбнулся в лицо ему, Павел тоже улыбнулся неохотно, с явным усилием.
Они несколько секунд стояли друг пред другом молча и, должно быть, оба почувствовали в эти секунды что-то, заставившее их заговорить обоих сразу.
– Смотреть пришёл?
– спросил Павел, криво усмехаясь.
– А эта - здесь?
– спросил Илья смущённо.
– Кто?
– Твоя Софья...
– Она не моя, - сухо ответил Павел, перебивая его речь.
Они вошли в зал.
– Садись рядом?
– предложил Лунёв.
Павел замялся и ответил:
– Видишь ли... я - в компании...
– Ну... ладно...
– До свиданья!
Грачёв быстро отошёл в сторону. Илья смотрел вслед ему с таким чувством, как будто Павел крепко потёр ему рукой своей ссадину на теле. Горячая боль охватила его. И было неприятно видеть на товарище крепкое, новое пальто, видеть, что лицо Павла за эти месяцы стало здоровее, чище. На той скамье, где сидел Павел, сидела и сестра Гаврика. Вот он сказал что-то, она быстро повернула голову к Лунёву. Увидав её стремительное, подавшееся вперёд лицо, он отвернулся в сторону, и душа его ещё более плотно и густо окуталась обидой, злобой...
Привели Веру: она стояла за решёткой в сером халате до пят, в белом платочке. Золотая прядь волос лежала на её левом виске, щека была бледная, губы плотно сжаты, и левый глаз её, широко раскрытый, неподвижно и серьёзно смотрел на Громова.
– Да... да... нет, - тускло звучал её голос в ушах Ильи.
Громов смотрел на неё ласково, говорил с ней негромко, мягко, точно кот мурлыкал.
– А признаете вы, Капитанова, виновной себя в том, что в ночь... подползал к Вере его гибкий и сочный голос.
Лунёв взглянул на Павла, тот сидел согнувшись, низко опустив голову, и мял в руках шапку. Его соседка держалась прямо и смотрела так, точно она сама судила всех, - и Веру, и судей, и публику. Голова её то и дело повёртывалась из стороны в сторону, губы были брезгливо поджаты, гордые глаза блестели из-под нахмуренных бровей холодно и строго...
– Признаю, - сказала Вера. Голос её задребезжал, и звук его был похож на удар по тонкой чашке, в которой есть трещина.
Двое присяжных - Додонов и его сосед, рыжий, бритый человек, наклонив друг к другу головы, беззвучно шевелили губами, а глаза их, рассматривая девушку, улыбались. Петруха Филимонов подался всем телом вперёд, лицо у него ещё более покраснело, усы шевелились. Ещё некоторые из присяжных смотрели на Веру, и все - с особенным вниманием, - оно было понятно Лунёву и противно ему.