Трое
Шрифт:
Он снова оттолкнул его уже сильнее и сам отошёл к стене. Там, прислонясь спиной, он продолжал, поглядывая на всех.
– Твоя жена сама на шею мне бросилась. Она умная... Подлее её женщины на свете нет! Но и вы тоже- все подлецы. Я в суде был... научился судить...
Он так много хотел сказать, что не мог привести в порядок мыслей своих и кидал ими, как обломками камней.
– Я ведь не Таньку обличаю... Это так вышло... само собой... у меня всю жизнь всё само собой выходило!.. Я даже человека удушил нечаянно... Не хотел,
– Он сумасшедший!
– радостно крикнул Кирик и, прыгая по комнате от одного к другому, он кричал тревожно и радостно:
– Видите? Сошёл с ума!.. Ах, Илья!.. ах ты! А-ах, братец!
Илья захохотал. Ему стало ещё легче и спокойнее, когда он сказал про убийство. Он стоял, не чувствуя под собою пола, как на воздухе, и ему казалось, что он тихо поднимается всё выше. Плотный, крепкий, он выгнул грудь вперёд и высоко вскинул голову. Курчавые волосы осыпали его большой бледный лоб и виски, глаза смотрели насмешливо и зло...
Татьяна встала, пошатываясь, подошла к Фелицате Егоровне и вздрагивающим голосом говорила ей:
– Я видела давно... он давно уже... дикие глаза... страшный...
– Если сошёл с ума, нужно позвать полицию, - внушительно сказала Фелицата, присматриваясь к лицу Лунёва.
– Сошёл, сошёл!
– кричал Кирик.
– Перебьёт всех ещё...
– прошептал Грызлов, беспокойно оглядываясь. Они боялись выйти из комнаты.
Лунёв стоял рядом с дверью, и нужно было идти мимо него. Он всё смеялся. Ему приятно было видеть, что эти люди боятся его; он замечал, что гостям не жалко Автономовых, что они с удовольствием стали бы всю ночь слушать его издевательства, если б не боялись его.
– Я не сумасшедший, - заговорил он, сурово сдвигая брови, - только вы погодите, постойте! Я вас не пущу никуда... а броситесь на меня - бить буду... насмерть... Я сильный...
Протянув свою длинную руку с большим, крепким кулаком на конце, он потряс им в воздухе и опустил руку.
– Скажите мне - что вы за люди? Зачем живёте? Крохоборы вы... сволочь какая-то...
– Ты!
– крикнул Кирик.
– Молчать!..
– Сам молчи! А я поговорю... Я вот смотрю на вас, - жрёте вы, пьёте, обманываете друг друга... никого не любите... чего вам надо? Я - порядочной жизни искал, чистой... нигде её нет! Только сам испортился... Хорошему человеку нельзя с вами жить. Вы хороших людей до смерти забиваете... Я вот - злой, сильный, да и то среди вас - как слабая кошка среди крыс в тёмном погребе... Вы - везде... и судите, и рядите, и законы ставите... Гады однако вы...
В это время телеграфист отскочил от стены, как мяч, и бросился вон из комнаты, проскользнув мимо Лунёва.
– Эх! упустил одного!
– сказал Илья, усмехаясь.
– За полицией!
– крикнул телеграфист.
– Ну, зови! Всё равно...
– сказал Илья.
Мимо него прошла Татьяна Власьевна, шатаясь, как сонная, не взглянув на него.
– Ушиб!
– продолжал Лунёв, кивая на неё головой.
– Она стоит того... гадина...
– Молчать!
– крикнул Автономов из угла. Там он стоял на коленях и рылся в ящике комода.
– Не кричи, дурачок!
– ответил ему Илья, усаживаясь на стул и скрестив руки на груди.
– Что кричишь? Ведь я жил с ней, знаю её... И человека я убил... Купца Полуэктова... Помнишь, я с тобой не один раз про Полуэктова заговаривал? Это потому, что я его удушил... А ей-богу, на его деньги магазин-то открыт...
Илья оглядел комнату. У стен её молча стояли испуганные, жалкие люди. Он почувствовал в груди презрение к ним, обиделся на себя за то, что сказал им об убийстве, и крикнул:
– Вы думаете - каюсь я перед вами? Дожидайтесь. Смеюсь я над вами, вот что.
Из угла выскочил Кирик, красный, растрёпанный. Он размахивал револьвером и, дико вращая глазами, кричал:
– Теперь - не уйдёшь! Ага-а! Ты - убил?
Женщины ахнули. Травкин, сидя на лежанке, заболтал ногами и захрипел:
– Господа-а! Я больше не могу! Отпустите... Это ваше семейное дело...
Но Автономов не слышал его голоса. Он прыгал пред Ильей, совал в него револьвером и орал:
– Каторга! Мы тебе покажем!..
– Да ведь и пистолетишко-то, чай, не заряжен?
– спросил его Илья, равнодушно, усталыми глазами глядя на него.
– Что ты бесишься? Я не ухожу... Некуда мне идти... Каторгой грозишь? Ну... каторга, так каторга...
– Антон, Антон!
– раздавался громкий шёпот жены Травкина, - иди...
– Я не могу, матушка...
Она взяла его под руку. Рядом друг с другом они прошли мимо Ильи, наклонив головы. В соседней комнате рыдала Татьяна Власьевна, взвизгивая и захлёбываясь.
В груди Лунёва как-то вдруг выросла пустота - тёмная, холодная, а в ней, как тусклый месяц на осеннем небе, встал холодный вопрос: "А дальше что?"
– Вот и вся моя жизнь оборвалась!
– сказал он задумчиво и негромко.
Автономов стоял пред ним и торжествуя вскрикивал:
– Не разжалобишь!
– Да я и не пытаюсь... чёрт вас всех возьми! Я сам скорее собаку пожалею, чем вас... Вот если бы мог я... уничтожить вас... всех! Ты бы, Кирик, прочь отошёл, а то глядеть на тебя противно...
Гости тихонько выползли из комнаты, пугливо взглядывая на Илью. Он видел, как мимо него проплывают серые пятна, не возбуждая в нём ни мысли, ни чувства. Пустота в душе его росла и проглатывала всё. Он помолчал с минуту, вслушиваясь в крики Автономова, и вдруг с усмешкой предложил ему:
– Давай, Кирик, поборемся?
– Пулю в башку!
– заревел Кирик.
– Да нет у тебя пули!
– насмешливо возразил Лунёв и уверенно добавил: - А как бы я тебя шлёпнул!
Потом, оглянув публику, он просто, ровным голосом сказал: