Трон и плаха леди Джейн
Шрифт:
— Ваше величество, — произносит она, помедлив, — я должна признаться, что у меня нет желания становиться королевой. Я слабая женщина и не подхожу для этой задачи. С вашего позволения, я отказываюсь от своих претензий.
— Остается кузина вашего величества, леди Джейн Дадли, — говорю я после ухода леди Суффолк.
Эдуард медленно кивает, утомленный сегодняшними переговорами.
— Поскольку она замужем за моим сыном, мне удалось лучше ее узнать, и я с уверенностью могу утверждать, что она обладает несравненными качествами, которые делают ее более других достойной этой высокой чести. Ваше величество, без сомнения,
— Так оно и есть, — подтверждает Эдуард. — Но хотя она, несомненно, служит олицетворением всех необходимых достоинств, она не прямая родня моему отцу.
— Сир, — строго говорю я, — вы должны, согласно своему долгу пред Господом, отбросить естественную преданность дому вашего батюшки. Однако припомните, что в жилах леди Джейн течет кровь Тюдоров, коей она обязана своему происхождению от вашего дедушки, короля Генриха Седьмого, и она была рождена в законном браке, в отличие от ваших сестер. И разве не существует прецедента наследования здравствующей матери? Разве тот же блаженной памяти король Генрих Седьмой не взошел на престол при жизни своей матушки, стоявшей первой в очереди наследования?
— Вы говорите правду, — соглашается Эдуард. — Милорд, я должен признаться, что мне начинает нравиться предложение, за которое вы ратуете, ибо в нем, по-видимому, заключается надежда на спасение Англии. Но я уже устал и не могу обсуждать его далее. Я подумаю о нем, когда отдохну. Приходите завтра утром, дабы выслушать мой ответ.
Я удаляюсь. За дверями спальни я сталкиваюсь с ближайшим другом Эдуарда и его камергером сэром Генри Сиднеем.
— Что мой господин, милорд? — с тревогой спрашивает он. — Ночью ему было совсем дурно. Его мучили ужасные боли.
— Сейчас немного лучше, — улыбаюсь я. — Сэр Генри, если вы желаете сослужить его величеству хорошую службу, можете развлечь его, когда он проснется, расхваливая ему леди Джейн Дадли и говоря, как высоко ее все ценят за ангельский характер и благочестие.
— Да, милорд, конечно.
Он, кажется, озадачен моей просьбой. Надеюсь, он сочтет, что я добиваюсь каких-нибудь преференций для моей невестки. Глупец, ему ни за что не догадаться, о чем речь.
Но короля не приходится долго уговаривать. Когда я прихожу утром, он сам приподнимается на подушках и снова, хотя и на краткое время, становится сыном своего отца.
— Ваша светлость, — заявляет он, — мы решили принять ваше предложение о том, чтобы нам наследовала леди Джейн. Велите составить наше завещание или другой необходимый документ и принесите его сюда для подписи.
Внутренне торжествуя, спешу исполнить просьбу моего государя. Позднее я представляю ему завещание, составленное начерно, в котором утверждается новый порядок наследования: корону получает леди Джейн и ее наследники мужского пола. Прочитав его, король велит подать ему письменный прибор, переписывает весь текст собственной неверной рукой и в конце выводит карикатурное подобие своего обычного росчерка.
— Слава Господу, теперь мы сможем спокойно спать по ночам, — с жаром говорю я. — Сир, еще одно: хотя леди Джейн замужем за моим сыном, хочу вас заверить, что в этом деле благо государства для меня превыше всего.
— Я в этом уверен, милорд, — отвечает он. — Мы с вами оба изрядно трудились, чтобы утвердить истинную веру в нашем королевстве, и я знаю, что в ваших
Однако предстоит еще завершить все формальности. Лорд главный судья с заместителем, генеральный атторней и все лорды Тайного совета созваны к постели короля, чтобы утвердить его новое завещание. Раздаются протесты судейских, говорящих, что этот документ не может отменить Акт парламента и что попытка изменить положения Акта являются государственной изменой. Но я твердо пресекаю возмущенные речи.
— Подчинение воле короля не может быть государственной изменой, — заявляю я.
— Но эти пожелания, как называет их его величество, не имеют законной силы, — возражает главный судья.
Отекшее лицо Эдуарда вспыхивает гневом.
— Поднимите меня! Посадите меня! — приказывает он скрежещущим голосом.
Его лакеи торопятся на помощь.
— Я не желаю слышать возражений! — сурово говорит он собравшимся лордам. — Немедленно исполняйте!
Однако проходит еще несколько дней, прежде чем король подписывает окончательную версию завещания, и советники с судьями неохотно ее одобряют. Даже те, кто желал бы устранить леди Марию, сомневаются, что мы на верном пути. Однако подозреваю, что за общим сопротивлением кроются иные причины: некоторые из лордов завидуют моей власти, но, боясь за свою шкуру, не выступают в открытую. И посему я решаю укрепить свое положение на будущее. Я настаиваю, чтобы лорды подписали второй документ, составленный мною, в котором они обязуются всячески поддерживать будущую королеву Джейн и никогда и ни за что не отклоняться от этого решения.
Отныне они у меня в руках.
Я все еще опасаюсь, что император, прослышав об исключении леди Марии из очереди наследования, попытается вмешаться, и посему, из предосторожности, беру у всех лордов клятву о неразглашении. Затем, подумав, что не будет лишним подготовить почву в Англии, я велю, чтобы молитвы во здравие сестер короля больше не читались на церковных службах. Позднее я понимаю, что это было ошибкой, ибо посол императора получает сигнал о моих намерениях. Иначе зачем император спешно отправил троих особых посланников справиться о здоровье короля? Нет, они наверняка получили приказ защищать интересы леди Марии, и если так, то, конечно, станут от ее имени пытаться убедить меня изменить избранный курс.
Но тут, я боюсь, их ждет неудача и разочарование.
Я бесстрастно разглядываю живой труп, лежащий на кровати. Король, явно охваченный предсмертной агонией, беспрестанно молит Бога скорее избавить его от этой пытки и позволить ему отбыть на небеса. Его тело, худое как скелет, вздулось точно свиной пузырь: желудок вспучился, ноги отекли. Кожа пошла синевато-багровыми и черными пятнами, гангрена пожирает конечности. Волосы и ногти выпали, король едва может дышать. Говорить ему чрезвычайно трудно.
Миссис Рис, стоящая у другого конца кровати, умоляюще глядит на меня. В уединении моего кабинета она только что призналась, что больше не может этого выносить.
— Я сделала, что вы просили, — плакала она, — я была глуха к его жалобным крикам. Почему вы не позволите ему умереть спокойно? Он все равно долго не протянет, так зачем продлевать его агонию?
Я киваю ей. Эдуард мне больше без надобности, так же как и эта женщина. Я веду ее из спальни обратно в кабинет, где вручаю тяжелый кошелек, полный монет.