Трон и плаха леди Джейн

Уэйр Элисон

— Он и есть животное, — плачу я. — Нет, для животных это оскорбление. Они живут инстинктами. Мы, люди, вроде бы разумные существа, а он, похоже, совершенно бесчувственный. И ничего нельзя сделать. Мне придется это терпеть.

Миссис Эллен тоже начинает плакать:

— Ох, мое милое дитя, и вам суждено быть во власти этого бессердечного, грубого человека…

— Но это не самое страшное, — плачу я, — есть кое-что гораздо хуже…

— Во имя Господа, что еще? — Печаль на ее лице сменяется тревогой.

— Они хотят сделать меня королевой, — отвечаю я, садясь. — Когда король Эдуард умрет.

Миссис Эллен приходит в ужас.

— Это проделки

Нортумберленда, — продолжаю я, а тем временем слезы у меня высыхают от гнева, сменившего жалость к себе. — Я, конечно, буду сопротивляться. Я им этого не позволю, откажусь подчиняться.

— Но как герцог думает это устроить? — изумляется она.

— Не знаю как. Разве что путем тайных махинаций в обход закона. А по закону наследует брату леди Мария. У нее неоспоримые права. Я знаю, что будет означать ее царствование, но не собираюсь помогать тем, кто хочет лишить ее законных прав. Так или иначе, я бы ни за что не хотела быть королевой. Я сама по себе. Я не хочу жить на виду у всех и не хочу принимать на себя бремя правления. Власть и слава меня не привлекают. — Несправедливость всего этого глубоко возмущает меня. — Ах, миссис Эллен, почему Господь посылает мне так много страданий? Все, о чем я прошу, — это прожить жизнь спокойно.

— Нам не пристало обсуждать волю Господа, — напоминает миссис Эллен.

— Говорю вам, милая няня: это не может быть волей Господа. Он бы не допустил подобной несправедливости.

Я сижу ломая руки. Нужно еще многое сделать до отъезда. Миссис Эллен, с видимым трудом овладев собой, начинает собирать мои платья. Я даже не пытаюсь помочь ей, хотя обычно сама пакую свои книги и личные вещи.

— Я не хочу ехать, — говорю я, снова ударяясь в слезы при виде миссис Эллен, достающей мою одежду. — Я не хочу жить с Гилфордом и его родителями. Его мать ненавидит меня, а его отца я боюсь. Они планируют непостижимый в своей чудовищности заговор. Я не хочу принимать в нем участия. Я не предательница.

Нет таких слов, которые могли бы утешить мое страждущее сердце. Миссис Эллен это знает. Она и не пытается ничего говорить, она просто обнимает меня и крепко прижимает к себе. Так мы стоим молча.

Когда она наконец доставляет меня к герцогине, я по-прежнему в слезах и гневе. И все же я послушно целую матушку на прощание и опускаюсь на колени, чтобы получить ее благословение.

— Помни свой долг, — бросает она.

Ясно, что с ее стороны помощи ожидать не приходится.

Мой разум бурлит, пока я покорно следую за герцогиней к роскошной лодке, пришвартованной у пристани, — на ней мы поплывем по Темзе к Стрэнду.

Сидя в лодке и смотря на переливающуюся искрами солнца воду, я не могу вымолвить ни слова. Моя свекровь явно на меня гневается, и я, кажется, понимаю отчего, ибо вела себя непростительно грубо. Тем не менее я ни за что не стану участвовать в заговоре. Я решила изо всех своих сил сопротивляться их планам.

По прибытии в Дурэм-хаус меня провожают в мои комнаты, выходящие на реку. Они темные, с дубовой обивкой, потемневшей от времени, с маленькими окошками в форме ромба. На стене висит портрет Екатерины Арагонской, которая жила здесь много лет назад, как объяснила герцогиня. Эта картина вселяет в меня тревогу: не только потому, что королева была убежденной католичкой, но и потому, что бессовестные люди избрали меня своим орудием для свершения великого зла против дочери Екатерины, леди Марии. Пусть даже я не разделяю религиозных убеждений Марии, я точно знаю, что ее право наследовать брату королю Эдуарду справедливо и законно.

К

счастью, Гилфорд уехал с отцом ко двору, так что мне не нужно выносить его общества. Но меня поджидают иные испытания. Вечером мне снова становится плохо, и в следующие несколько дней в желудке у меня не держится даже вода. Я в очень плохом состоянии, страдаю от болезненных и унизительных приступов поноса и жутких желудочных колик. И снова начинаю подозревать Нортумберленда и его несносную жену в попытках отравить меня.

На третий день, попросту испугавшись, что я умру у нее на руках, герцогиня отсылает меня обратно к матушке в Челси.

Здесь, в знакомой и некогда любимой обстановке, я начинаю приходить в себя.

Леди Мария

Хансдон, 4 июля 1553 года.

Сэр Роберт Рочестер и я сидим в комнате, которая служит ему в Хансдон-хаусе одновременно приемной и кабинетом. Я близоруко щурюсь, глядя на два письма, которые держу в руке.

— Милорд Нортумберленд пишет, что король, мой брат, поправляется, и предлагает мне приехать ко двору, дабы подбодрить его во время выздоровления, — говорю я сэру Роберту. — Однако посланник императора сообщает в своем письме, что его величество, похоже, находится у врат смерти и что мне ни при каких обстоятельствах не следует приближаться ко двору. И кому же тут верить?

— Я думаю, вашему высочеству известен ответ на этот вопрос, — отвечает он. — Я бы не стал доверять герцогу.

— Согласна. Мне бы хотелось увидеть брата, но, отправившись в Гринвич, я поставлю себя в весьма уязвимое положение. Я одинокая женщина, слабого здоровья, без политического влияния при дворе, без друзей. Но если я не поеду, герцог, возможно, почует неладное. А если король действительно выздоравливает, он может оскорбиться моим отказом.

— Я слышал, — говорит сэр Роберт, у которого есть друзья при дворе, — что некоторые члены совета симпатизируют вашему высочеству и что есть те, кто вовсе не желает выступать сейчас против вас. По зрелом размышлении я бы посоветовал вам ехать ко двору, как ранее, с вооруженной охраной и в сопровождении большой свиты. Тогда вы сами увидите, каково здоровье его величества, и оцените, на какую поддержку при дворе вы можете рассчитывать. Помните, сударыня: если посланник императора прав, то вам следует быть там, чтобы предъявить свое законное право на престол.

— Это мудрый совет, друг мой, — улыбаюсь я.

Дорогой сэр Роберт! Он верно служит мне не один год, и я знаю, что его симпатии простираются дальше границ простого долга. Мое благополучие всегда заботит его больше всего.

— В таком случае последуйте моему совету, — твердо говорит он и тоже улыбается мне.

— Хорошо. Я созову свиту и отправлюсь в Гринвич сегодня же.

Джон Дадли, герцог Нортумберленд

Дворец Гринвич, 4 июля 1553 года.

Де Шефф, императорский посланник, бросает на меня странные взгляды. Как будто знает что-то, чего не знаю я. Неужели он пронюхал об указе короля насчет наследования? И если так, то кто ему мог рассказать? Лорды, конечно, кучка предателей, но они все со мной повязаны: случись какому дураку проболтаться, остальные набросятся и растерзают его, как дикие псы. Однако мне остается лишь молиться, чтобы цена, что сулит посланник, оказалась скромнее, чем те награды, которые любой из них мечтает получить, когда леди Джейн взойдет на престол.