Трон императора: История Четвертого крестового похода

На

Сан-Николо, изнывающем от жары песчаном островке Венеции, [1] вырос странный лагерь, в котором разместились десять тысяч немытых воинов со своими немытыми оруженосцами, шлюхами, поварами, священниками, лошадьми, глашатаями, оружейными мастерами и кузнецами. Они назвали себя пилигримами, приняли крест, [2] поклялись исполнить волю Папы и отправились в поход. Это означало, что они держали путь в никому не известную пустыню, чтобы отвоевать никому не известный город у его обитателей.

Их транспортные и военные суда, стоявшие на якоре в лагуне, — тяжелые, прочные, вместительные, смертоносные — были построены венецианцами, должны были управляться венецианцами и в данный момент загружались запасами провизии и воды тоже венецианцами. Через два дня армия и флот выступят в поход после нескольких месяцев промедления по политическим и финансовым причинам и совершат великое благо для всего христианского мира.

Но прежде чем они снимутся с якоря, здесь разыграется жуткая трагедия — убийство с самоубийством, — настолько кровопролитная, что еще много лет спустя люди будут говорить о ней шепотом, не забывая креститься.

Во всяком случае, таков был мой план.

Но тут, как, впрочем, и во многом другом в этой жизни, судьба распорядилась по-иному.

Я выпрыгнул из лодки Барциццы на мелководье и, пылая злобой, зашлепал по мутной зеленой воде, доходящей до щиколоток, пока не оказался на сухой земле, на краю воинского лагеря. Венеция — это в основном вода или мощенные камнем улицы, так что я впервые за месяц ступил на живую землю. Приятно было ощущать ее босыми мокрыми ступнями, но я искал не приятных ощущений, а смерти и даже запаниковал от мысли, что меня могут лишить ее каким-то обманным путем. За свою жизнь я успел освоить с полдюжины языков и научился исполнять ненавистную мне музыку. Питался едой, которую едва выдерживал желудок, отрастил шевелюру и бороду и последние три года, просыпаясь на рассвете, заставлял себя жить, готовясь к изумительной искупительной смерти, опасаясь, что ее у меня отнимут.

Оружия при мне не было, если не считать железного штыря — небольшой пики с крючком на конце, украденной в доме Барциццы (что-то вроде рыбацкого гарпуна). Не помню, каким образом я узнал, какой шатер принадлежит верховному предводителю. Не помню, как отвлек охрану у входа, но трюк сработал. Когда я оказался внутри и ждал, пока глаза привыкнут к темноте, я все еще тяжело дышал, и кровь громко стучала в висках.

В прохладном просторном шатре было всего двое: сам предводитель войска и молодой рослый рыцарь, стоявший на коленях рядом с ним, — я предположил, что это его телохранитель. На обоих были туники, украшенные широкими золотыми косами. Они о чем-то шептались. Ни тот ни другой не был мне нужен.

— Где англичанин? — проорал я.

Воины недоуменно уставились на меня, рыцарь неуклюже поднялся с земли, вцепившись в кинжал на поясе, а тем временем его хозяин насмешливо ответил:

— В Англии, полагаю.

Значит, Барцицца говорил правду: эта последняя вылазка оказалась впустую. Я взвыл от ярости и унижения. В голове возник вопрос: как теперь вернуться в Британию? Нет, этого

мне не пережить. Единственный шанс отомстить оказался иллюзией, мне так ни разу и не удалось приблизиться к намеченной жертве. Отчаяние и безысходность лишили меня способности рассуждать здраво, поэтому я решил, что раз уж так, то возьму хотя бы одну жизнь, которую пока способен взять, — свою собственную.

Оба воина, не спускавшие с меня глаз, были вооружены. Значит, все будет просто: надо накинуться на главного, и тогда телохранитель мгновенно со мной расправится.

Когда знаешь, что наступает твоя последняя секунда, то время замедляет ход и чувства обостряются. За одно мгновение я воспринял больше, чем за несколько лет жизни: ощутил плетеные циновки под ступнями, разглядел яркий сложный декор на стенах шатра, почуял аромат розовой воды, смешанный с неистребимой затхлостью, отметил аристократизм красивого лица военачальника и приятные черты молодого человека, собравшегося проткнуть меня насквозь. Он был вооружен и мечом, и кинжалом, так что я гадал, каким оружием он воспользуется.

А еще за то короткое мгновение я понял, что прервал важный разговор. Хотя, когда я ворвался в шатер, рыцарь стоял на коленях, между ним и его господином чувствовались свойские отношения, словно они приходились друг другу родней. Как ни странно, но военачальник воспринял мое вторжение с облегчением, пока я не занес над головой свое оружие и не кинулся на него.

Несмотря на свое массивное телосложение, юноша отреагировал быстро, но все-таки я оказался гораздо проворнее и понял, что могу случайно убить его хозяина. Тот съежился, но даже не попытался защититься, целиком полагаясь на своего рыцаря. Я же совершенно ему не доверял, а потому слегка вильнул и отступил немного, так что крючок на конце пики не задел черепа вельможи и лишь костяшки моих пальцев скользнули по его лысой голове. В эту секунду рыцарь схватил меня, зажал горло огромной левой ручищей, а правой приставил к моей печени кинжал. Ну вот и все: со мной наконец будет покончено, несмотря ни на что. Внезапно на меня нахлынула эйфория, и я невольно улыбнулся рыцарю — моему палачу, моему освободителю. От его шевелюры и бороды лицо казалось золотистым. Я сразу полюбил его больше жизни.

Наши взгляды встретились. Он приподнял меня над землей, по-прежнему сжимая горло, нож был приставлен к моему брюху, и я ждал, что сейчас он вонзит его.

Ничего подобного.

Юноша отвел кинжал и с силой швырнул меня на циновки, где я чуть не подавился соломой.

Что-то пошло не так: я был все еще жив.

Рыцарь что-то буркнул своему хозяину, тот что-то ответил. Последовал короткий разговор, из которого по сию пору не помню ни слова. Я продолжал прислушиваться, так и не придя в себя, и постепенно узнал ломбардский диалект, хорошо мне знакомый, хотя в ту минуту они могли бы с тем же успехом говорить на моем родном языке, который все равно казался бы мне тарабарщиной. С меня словно содрали шкуру: в голове стоял туман, мысли путались.

К тому времени, когда я с ужасом осознал, что не только не мертв, а совсем наоборот, жив и здоров, молодой рыцарь вновь обратил на меня свое внимание.

— Ты не убийца, — заявил он. — Ты самоубийца. Самоубийство — грех, и, клянусь святым Иоанном, я тебе в этом не помощник.

Я глупо вытаращился на него.

— Безмозглый осел, я только что пытался убить твоего хозяина и снова это сделаю!

Я с трудом поднялся, пошатываясь, подавляя в себе желание раскричаться, истерически расхохотаться. Занес дрожащей рукой пику, решив что на этот раз не дам маху и докажу шлюшьему выродку, что не шучу. У него не будет другого выхода, как сразить меня наповал.

Но время словно повернуло вспять. Рыцарь вновь схватил меня — теперь оба его огромных кулачища сомкнулись на моей правой руке — и без усилия отшвырнул. Не успел я удариться об пол, как моя пика была уже у него в руке. Юноша отбросил ее в сторону.

— Ты попятился, — заявил он. — Мы оба это видели. Ты специально это сделал, чтобы не поранить его светлость маркиза. Ты подстрекаешь меня убить тебя, но я не стану этого делать. И другие не станут.

Он крикнул, повернувшись к выходу: «Ричард!» — и на зов явился миловидный юноша с бесцветным пушком на щеках. Рыцарь отдал ему приказ, и Ричард, подойдя ко мне, деловито начал вязать мне руки спереди.