Трон императора: История Четвертого крестового похода
Шрифт:
Тем же днем ближе к вечеру на широкий луг холма Скутари выехали конные командиры, чтобы построить армию. До сих пор никаких военных действий не велось, только осада, редкие стычки и фуражирование. Передвижением огромных вооруженных масс на поле боя пока никто не занимался. На этот сбор Бонифаций пригласил и Грегора. Ни тот ни другой ни словом не обмолвились о Джамиле: то, чем они сейчас занимались, было гораздо важнее. Командование решило, что будет семь батальонов и авангард возглавит Балдуин Фландрский. Бонифаций поведет арьергард, куда войдут все ломбардцы, тосканцы и германцы.
Отто расстроился,
И этот день, и следующий длились очень долго, пока мы с Джамилей прятались — сидели в тишине или тихо разговаривали. Мы сидели достаточно близко, и я мог дотронуться до нее, но ни разу этого не сделал. Все еще считал себя ответственным за ее благополучие. Поэтому по-прежнему опасался (хотя ту ночь под проливным дождем мы просидели, вцепившись друг в друга), что злоупотреблю ситуацией, если теперь прикоснусь к ней или откликнусь на ее прикосновение, что она делала дважды или трижды. И каждый раз меня словно подбрасывало, я как будто растер ступни шерстью, а потом коснулся ими металла. Удар отзывался везде — в утробе, в паху, в подошвах, в черепе. Но я ни разу не позволил себе коснуться ее в ответ.
Ночью, после того как командиры сформировали батальоны, лагерь готовился к бою. Для армии пилигримов было бы нормальным отослать женщин еще накануне, но никому и в голову не пришло отдать такой приказ (возможно, это свидетельствовало о том, что предстоящее событие нельзя было отнести к разряду обычных дел). Тем не менее женщин в тот вечер почти никто не тревожил, за исключением нескольких трусоватых оруженосцев, которые опасались, что это их последняя ночь на земле. Все остальные были заняты своими душами: епископы, аббаты и священники низшего звена сновали по лагерю, выслушивая последние исповеди, отчаянно делая вид, будто Папа вовсе не запрещал предстоящую атаку, и помогая тем, кто не успел написать завещание. Как случалось каждый вечер, у разных костров по всему лагерю собрались поиграть музыканты, но песни сегодня звучали печальные, больше похожие на гимны, чем на обычные псалмы крестоносцев. (Например, сочинение Конона де Бетюна на французском: «Господь! Мы часто похвалялись своей смелостью, теперь посмотрим, кто из нас по-настоящему смел!» Или для тех, кто предпочитал провансальский, сардонический перл Пьера Бремена: «Если я когда-нибудь еще раз приду в Сирию, то пусть Господь не позволит мне вернуться домой!» Или для тех, кто предпочитал германские ритмы, что-нибудь в духе Фридриха фон Хаузена: «Моя душа желает теперь расстаться с телом, хотя они проделали долгий путь вместе». Или для тех, кто отличается полным отсутствием вкуса, еще
Епископы часть времени оставили специально для баронов, но поздним вечером, когда костры догорели, у шатра Грегора появился Конрад. То, что епископ снизошел до простого рыцаря, говорило о многом. Все сразу поняли, насколько важен этот рыцарь. Конрад чересчур устал, скупо раздавая отпущения грехов и кривя душой по поводу желаний его святейшества, поэтому ему было не до церемоний. Епископ потребовал, чтобы половину шатра освободили для исповеди Грегора, после чего он пойдет к себе и немного поспит. Я громко возмущался, но вместе с Отто и оруженосцами удалился в тесный угол за занавеской, где, скрючившись в три погибели, пряталась Джамиля.
В происходящей неразберихе, когда нельзя было понять, кому какие сведения можно доверять, епископ Конрад как-то незаметно оказался в опале. Никто не имел ничего серьезного против него, но, когда встал вопрос, что мы должны ограничить свое общение с Джамилей только самым тесным кругом абсолютно надежных людей, даже Грегору не пришло в голову включить туда Конрада. Поэтому сразу стало ясно, хотя ни слова при этом не было произнесено, что мы не скажем Конраду о Джамиле, находящейся тут же, в этом шатре.
Мы устроились за занавеской, чтобы послушать прелата и рыцаря, которые уселись лицом на восток рядом с походным алтарем Грегора.
— Вас прислал Бонифаций? — устало спросил Грегор. — Последняя проверка моей благонадежности?
— Нет, — ответил Конрад. — Я пришел сюда лишь с целью убедиться, что ты находишься в мире со своей душой.
— Вообще-то это не так, — признался Грегор. — А вы разве нет? И это в то время, когда мы снова собираемся напасть на наших собратьев-христиан и навязать им неугодного правителя?
— Это необходимое испытание… — начал Конрад, но Грегор его перебил.
— Да, отец мой, знаю. Это испытание должно подготовить нас к еще более тяжкому, угодному Богу, — сказал он. — Совсем как в Задаре. Но Задар не приблизил нас к Святой земле, и я далеко не уверен, что на этот раз не будет так же.
— Потому что тебе не хватает веры, как мне кажется, — сказал Конрад.
Формально это был упрек, но слова звучали заученно, так отреагировал бы любой католический священник, а Конрад, похоже, не верил самому себе.
— Не нужна мне никакая вера, я хочу быть убежден, что у нас есть хотя бы половина шанса на победу, прежде чем мы поставим на кон человеческие жизни! — возразил Грегор. — Мы не можем попытаться наголову разбить противника. Это было бы равносильно самоубийству.
— Вам нужно только взять Гал…
— Галатскую башню, знаю, — подхватил Грегор, едва сдерживая гнев. — Я тот, кто об этом все время твердит, ваше преосвященство. Я и венецианский дож Дандоло. Иногда мне кажется, Бонифаций был бы только рад позволить нам начать полную осаду города.
— Может быть, это и будет следующим испытанием, но мы станем молиться, чтобы этого не случилось…
— Ваше преосвященство, — процедил Грегор сквозь зубы, — мы не способны устроить осаду города таких размеров, даже и пытаться не стоит. Как говорил Бонифаций в Задаре, мы предпринимаем атаку против главы города, а не против самого города. Если мы пойдем на это, то нам следует действовать разумно. Нападение на неприступную крепость не относится к разумным действиям.
— Сын мой, — ответил Конрад как-то беспомощно, — если Господь велит нам рисковать, то мы так и поступим.