Трон Исиды
Шрифт:
— Больше такого не будет.
Глаза ее сузились. Было непохоже, что он шутит.
— Поклянись, — потребовала она.
— Клянусь, что больше никогда не отрекусь от тебя, — торжественно произнес он. — Пока ты сама не попросишь.
— Ни за что!
— И все же… Никто ничего не знает наперед.
Диона покачала головой.
— Ну вот, теперь ты считаешь меня ветреной и ненадежной.
— Да, я ведь трезвый и расчетливый человек. Я — римлянин.
Неожиданно Дионе показалось, что он очень далеко от нее. Она порывисто прижалась к нему, всем телом
С Аполлонием было все совсем иначе. Он уставился на нее и долго смотрел таким взглядом, что она съежилась и ей захотелось уползти под кровать и спрятаться. Потом он велел ей лечь. Она подчинилась, потому что была слишком испугана, чтобы воспротивиться. Потом он потушил светильник, лег рядом, задрал ей юбку и сделал то, что делают все мужчины. Об этом ее предупредила мать. Но то, что делают мужчины, оказалось очень болезненным и омерзительным.
Потом Диона узнала, что так бывает не со всеми женщинами. Для многих это было наслаждением, и они искали его везде и всюду.
Но сейчас Диона думала совсем о другом. Она просто хотела, чтобы этот мужчина был с нею рядом, жил в ее доме, обедал вместе с ней за одним столом и держал Тимолеона в узде, насколько вообще можно держать в узде молодого мужчину. Выйти за Луция замуж означало, что люди перестанут косо смотреть на нее. Впрочем, некоторые по-прежнему будут судачить, что она вышла замуж за римлянина.
Наверное, она может попросить его не брать ее, как жеребцы берут кобыл. Возможно, он даже согласится на это. В конце концов, они же друзья. Он может найти себе мальчиков-рабов, если захочет, или женщин из свиты царицы. Но он никогда не искал ничего подобного, насколько она знала. Может, он вообще равнодушен к таким вещам? Но, глядя на него, в это трудно поверить. И хотя Луций Севилий не похож на других мужчин, но евнухом он явно не был.
Диона хотела что-то сказать — она сама не знала что, — но он закрыл ей рот поцелуем. Она напряглась — но лишь немножко. Против поцелуев она не возражала. Это было приятно. Даже с Аполлонием, хотя его губы всегда были мокрыми. Прежде чем лечь с ней в постель, он жевал гвоздику. Луций Севилий предпочитал корицу. И еще его губы пахли вином и медом.
Диона застыдилась, и ей показалось, что будет спокойнее, если она спрячет лицо и посильнее прижмется к нему, телом к телу. Она обняла его за шею; его руки обвили ее талию.
Луций улыбнулся ей, но она не смогла улыбнуться в ответ. Он погладил ее по голове, откинул с лица волосы…
— Что, любовь моя? Ты боишься?
Ей почему-то захотелось плакать. Луций Севилий был поражен и явно расстроен, но не подал виду. Он обнимал Диону, пока она не успокоилась, и долго потом не отпускал, гладя ее по голове.
— Все хорошо, — приговаривал он.
Внезапно Диона резко высвободилась из его объятий.
— Перестань! Я не ребенок.
— Надеюсь, — мягко усмехнулся он.
Она посмотрела вниз — пол казался ей необъятным.
— Тогда перестань так со мной обращаться.
— Не буду, — улыбнулся он. — Пойдем?
Диона чуть было не отказалась, почти
Мягко и медленно, словно она была маленьким зверьком, которого легко испугать, Луций Севилий развязал ее пояс. Диона хотела его остановить, но руки, не послушавшись приказа, порхнули к кайме его туники. Когда платье легло к ее ногам, она без труда сняла с него тунику, потому что Луций помогал ей от всего сердца.
— Ох! — сказал кто-то из них, а может, и оба. — Ох, как ты красив! Как ты красива!
Луций Севилий покраснел, впрочем, как и Диона. Они казались невинными — а ведь ему уже исполнилось сорок, да и она была ненамного моложе.
— Ты когда-нибудь… — ее голос вдруг задрожал — был…
Он кивнул и, похоже, рассердился.
— С женщинами?
В какое-то мгновение Диона подумала, что он сейчас ее ударит. Но Луций засмеялся — как человек, который пытается скрыть, что он смертельно оскорблен.
— Конечно, с женщинами. За кого ты меня принимаешь?
— За мужчину… — Она хотела попросить прощения, но не находила нужных слов.
— По-видимому, за грека. — Он по-прежнему пытался разрядить обстановку. — А я чужестранец, да?
— Да, — сказала она.
Его плечи были такими красивыми — оливково-загорелыми, широкими и гладкими, немножко острыми там, где выступали кости, — но время и чувство сделают свое дело, и она привыкнет в этому. Диона скользнула по ним руками. Луций вздрогнул, и явно не от отвращения, однако она почему-то испугалась.
Он коснулся ее груди. Она тоже дрожала, сильнее, чем он, но отчасти от страха. Казалось, Луций Севилий понял это: его руки обняли ее, гладя и успокаивая, — такие сильные, спокойные, теплые… Он всегда был спокойным, этот Луций Севилий. Диона не могла припомнить, чтобы он хотя бы раз повысил голос.
— Ты меня боишься, — проговорил он.
— Нет.
— Боишься… Что он делал с тобой, этот пень вместо мужа? От тебя бил?
— Нет! — Диона чуть снова не отстранилась, но это уже было нелегко. — Он всегда был почтителен со мной. Иногда он спрашивал меня…
— Хочешь ли ты с ним спать?
От неожиданности Диона широко раскрыла глаза. Это было сродни грубости, ругательству, если только такое вообще возможно в устах истинного римлянина.
— Не делает ли он мне больно.
— Он бил тебя. Пусть не руками.
На какое-то мгновение Луций Севилий показался ей незнакомцем; незнакомцем, способным на убийство.
— Нет, — повторила она, прижимаясь теснее и заглядывая ему в глаза. — Нет, Аполлоний никогда меня не бил. Он даже ни разу не поднял на меня руку — хотя я бывала невыносимой. Просто… просто я устроена не так, как надо. Кажется, я не могу получать удовольствия от того, что бывает между мужчиной и женщиной.