Трон Знания. Книга 5
Шрифт:
— Потому что ты вынуждаешь меня сказать то, что я не должен тебе говорить.
Эйра свела брови. На лице ни удивления, ни тревоги. В глазах застыл интерес. Так смотрит мать на ребёнка, не желающего делиться своим секретом.
Адэр охватывал Эйру взглядом — странное платье, свитые жгутом волосы, кроткая улыбка — вдыхал запах неизвестного времени года и мысленно твердил: «Нельзя себя привязывать к ней. Нельзя её привязывать к себе».
— Мне лучше уйти, — промолвила Эйра и направилась к двери.
— Если
Она обернулась:
— Вы как-то жили полтора года.
— Как-то… Когда захочешь куда-нибудь поехать, поставь меня в известность.
— Я еду в Рашор.
Адэр нажал на кнопку переговорного устройства:
— Гюст! Яриса Ларе! Срочно!
— Зачем вам маркиз Ларе? — спросила Эйра.
— Он даст тебе направление в психушку.
— Я там уже была. Ездила к Анатану.
— Зачем?
— Вы думаете, я стала другой? Я изменилась, да, но не настолько.
В кабинет заглянул Гюст:
— Ваше Величество, маркиза Ларе нет в замке.
— Уйди, — бросил Адэр, сопроводив приказ резким жестом. — У меня завтра день рождения.
— Знаю, — кивнула Эйра. — Я вас потом поздравлю, когда приеду.
— Я запрещаю тебе ехать в Рашор.
— Почему?
— Завтра у меня праздник. Не хочу ничего объяснять, не хочу говорить на серьёзные темы и портить себе настроение.
— Я поняла. Тогда можно мне съездить в Ларжетай? Я обещала Анатану проведать его детей.
— Завтра бал.
— Я уеду рано утром. Могу уехать сегодня вечером.
Поднявшись с кресла, Адэр достал из боковой тумбы белый конверт с золотым тиснением и подошёл к Эйре:
— Эйра Латаль, я приглашаю тебя на бал и прошу быть моей сопровождающей дамой.
Она взяла конверт и, вытащив приглашение-открытку, произнесла на выдохе:
— Моё имя… — И устремила взгляд на Адэра. — Спасибо.
Он невольно отклонился назад:
— Твои глаза… Они изменили цвет.
— Нет. Они по-прежнему чёрные.
— Зрачки серые. Впервые такое вижу.
Эйра побледнела:
— Это всё акклиматизация.
— Я тоже так думаю, — сказал Адэр после паузы. — Иди. Готовь платье.
Эйра вышла из кабинета и тихонько закрыла двери. Обойдя стол, Адэр уперся руками в спинку кресла. Всему виной акклиматизация. Надо продолжать так думать.
*
Малика бросила на кровать ворох нарядов, в которых она ходила два года назад. После злополучного путешествия на шхуне по штормовому морю она похудела и никак не могла набрать вес. Макидор ушил большинство платьев, но кое-что осталось нетронутым.
Перед тем как захлопнуть дверцы шифоньера, Малика с сожалением посмотрела на платья, сдвинутые к деревянной перегородке. В этом она была на балу в Росьяре, а в этом ходила на завтрак с принцем Толаном, а это платье брала на тот случай, если король Толан IV пригласит их с Адэром ко двору. Её знакомство с королём состоялось в парке, где придворные играли в «Орлов и цесарок». Малика и Адэр вывалялись тогда в грязи, однако Адэр держался с достоинством, а ей — в сапогах на два размера больше и в порванных чулках — хотелось провалиться сквозь землю.
— Я закрою шторы, — проговорила Кенеш, приблизившись к окну.
— Не надо, — сказала Малика и принялась перебирать наряды, раскиданные на кровати.
— Мне кажется, что за нами подглядывают.
— Кенеш, мы на третьем этаже.
— А почему на первом стёкла пустые? Там точно кто-то подглядывает.
— Ты ходишь по комнате голая?
— Я чувствую себя голой, — промолвила Кенеш и, шаркая туфлями по паркету, направилась к стулу. — Хорошо хоть шторы есть.
Проходя мимо зеркала на дверце шифоньера, покосилась на своё отражение и, пробурчав: «Старая овца», ускорила шаг.
— Тебя тут не обижали? — спросила Малика, надевая платье.
— Меня тяжело обидеть. — Усевшись на стул, Кенеш подёргала себя за одну из косичек, собранных в хвост. — Родник терпения не иссяк.
— И кто испытывал твоё терпение?
— Мне не дали чистое бельё. Сказали, что я должна спать на постели три дня. Я пришла через три дня. Мне сказали, что чистые простыни закончились, а наволочки ещё не высохли. Я вынужденно привыкаю к вашим непорядкам.
— Надо было попросить Муна.
— Он пришёл в мою комнату. То есть в твою комнату. Внизу. Я попросила его разуться и помыть ноги в тазике. А он назвал меня чокнутой и забрал тазик. Я не знаю такого слова. И что это за слово? Чокнутая… Я не дура, понимаю, что это очень плохое слово.
— Я поговорю с ним.
— Не надо. Меня тридцать два года никто не обзывал. Отвыкла. А тут я как в кубарат вернулась. Мужчина ругается — это правильно. Но ты мне скажи: кто в этом кубарате главней: я, прачки или кухарки?
— Никто не главней. Каждый выполняет свою работу. И это не кубарат.
— Я пошутила. С такими волшебными задницами в кубарат не берут.
Глядя в зеркало, Малика попыталась растянуть на груди ткань:
— Кто ж тебя так достал?
— На кухне мне дали большую тарелку, а в ней горячий понос, хотя поносом не пахло.
— Кенеш, — скривилась Малика. — Это каша, а не понос.
— Мне не сказали. Я удивлённо спросила: как называется это прекрасное блюдо? А кухарка мне: откуда сбежала? А я ей: из Ракшады, но я не сбежала. Она мне: выпустили? Я: да, выпустили. А те, что посудой в раковине стучат, посуду бросили и как давай хохотать. Теперь как захожу на кухню, они пальцами в меня тычут и смеются.