Тропа барса
Шрифт:
Вот и сорвалась. Короче, он мне не поверил.
— Не поверил?
— Угу. Не знаю, что там за ценность они уложили и зачем в мою сумку, а только…
Голос у него стал на полтона ниже, вообще превратился в шипение какое-то:
«Потерялся, значит? Вместе с нашей вещью?»
А я снова, как дура, нет чтобы честно покивать: украли, ребята, и знать не знаю, что за вещь ваша там, говорю: «Ага. И с моей». — «Что же у вас там было ценного?» — «Медвежонок». — «Медвежонок?» — «Ага. Плюшевый такой. Он еще головой качает, если ему чего не нравится». — "Плюшевый медвежонок качает
— Плюшевый медвежонок качает головой…"
Думаю, дурдом какой-то, говорю, стараясь, чтобы вышло развязно; знаешь, я в раннем отрочестве в разные истории попадала и поняла одно: порой чем наглее, тем лучше.
«Ну я пойду, мальчики. Найдется сумочка, подошлю, это без балды», — разворачиваюсь и… утыкаюсь в грудь этому мастодонту. Тот меня схватил, развернул, свел сзади локти так, что больно стало, а этот, в кресле, все повторяет, да еще голос мой пытаясь имитировать, отчего его собственный становится еще противнее: «Медвежонок… Плюшевый такой… Он еще головой качает…»
Вот тут мне стало по-настоящему страшно: ну, думаю, маньяки сумасшедшие! Может, нарочно сумку стибрили, нашли какой-нибудь платок носовой да дрочили на пару, а тут — хозяйку платочка захотелось. Нет, ты не думай, я же в дурке два месяца прокантовалась, помнишь, я тебе рассказывала… Отличить психа от имитатора на раз сумею. Так вот, этот, сипатый, точно псих! Натуральный! Ну а дальше вообще жуть была. Сидел он, сидел, потом позвал, будто собаку: «Дина!»
Вышла Дина из той самой маленькой дверцы, но не собака, а девчонка. Лет, наверное, как мне, по виду — модель, вся в черном… И волосы черные. А взгляд… Слушай, она наркоты, по глазам видать, такую запредельную дозу приняла, что ничего не соображала, абсолютно… И мурлыкала, мяукала, шеей крутила, как настоящая кошка…
«Киска ты моя черненькая… Сядь на своего котика…» — просипел этот.
Девка, мурлыча, подняла юбку-эластик до пояса, трусиков на ней не оказалось, села перед креслом на пол, расстегнула мужчине брюки, долго там мусолила…
Потом уселась ему на «палку» и давай раскачиваться и орать, как кошки на вязке орут… Потом слезла, снова села у кресла, лизать начала…
А я думаю: точно влетела. И этот, сзади, крепко держал, у меня синяки на запястьях, можешь посмотреть, и главное, невозмутимый как удав. Молчу — а что делать-то? Орать? Эта «киска» уж так орала, что мертвый бы расслышал! Но ведь это артистическая гримерная для самых-самых, здесь стены звукопоглощающим материалом уделаны, двери двойные, да еще и с прокладкой поролоновой — склеп.
Тоскливо так стало, что и сказать нельзя!.. И чего, думаю, я такая «везучая»?..
А этот, в кресле, вдруг говорит своей ширнутой подружке: «Ты теперь не киска, ты теперь мишка плюшевый… Мягкий такой мишка… Плюшевый… повтори…» — «Я мишка мягкий, плюшевый…» — покорно произнесла та. «Он еще головой качает туда-сюда, туда-сюда…» Мужчина взял ее крепко за волосы и давай ртом нанизывать… Затих, застонал, видно кончил, спросил меня тихо, еле слышно:
«Так твой мишка головой качал? И ты так хочешь?»
А я губы кусаю, чтобы не зареветь в голос!
И вдруг…
Одним движением он повернул ей голову как-то набок, послышался неприятный треск, девчонка засучила ногами по ковру и замерла… Он убил ее, ты понимаешь?! Убил!
Одним движением! Словно эта девочка и не человек была, а так, зверушка никому не нужная… Голова ее безжизненно упала на грудь, словно у куклы, а он взял за волосы, помотал из стороны в сторону: «Или так?!»
Я заорала, заметалась, парень этот, сзади, заткнул мне рот. Ноги подкосились, но он удержал, я не упала.
Сиплый наклонился вперед, его лицо попало в полоску света.
Ну и урод же он! Вернее, даже не знаю, как объяснить…
Глаза шальные, но не безумные, и взгляд такой, словно он в тебя раскаленный прут втыкает! И еще… Вроде все в лице нормально — если можно считать нормальным такого параноика, — но оно… Оно как бы сделано из двух разных лиц, из двух кусков! Когда-то, видно, это был уродливый шрам, но хирурги-пластики потрудились на совесть; может, ему вообще лицо изменили, но остался, шрам не шрам, какая-то красная полоса… Словно трещина на зеркале! И мне стало совсем жутко.
А Сиплый сказал: «Мишка плюшевый… Нам не нужны ни ты, ни мишка… Рюкзачок здесь?»
Не знаю почему, но я кивнула или моргнула, во всяком случае, он понял так, что я ответила утвердительно.
"Вот и умничка. Это тебе урок: не пожелай чужого добра. И не играйся со взрослыми дядями в вымогательство. А то шустрая сейчас молодежь вызрела, а, Шалам? — обратился он к мордовороту, что стоял сзади. Не дожидаясь его ответа, спросил у меня:
— Так где рюкзак?"
Я уже боялась им сказать, что не знаю. Почему-то казалось, что, пока они считают, что сумку я где-то припрятала, меня не тронут. Там было что-то ценное для них, очень ценное…
«Я… Я не могу объяснить… Я в этом дворце всего во второй раз… Я показать могу…» — «Ну что ж… Значит, так: проводишь Шалама к рюкзачку, и вместе вернетесь. Ты там ничего не трогала?»
Наверное, я мотнула головой, но не помню даже, ничего точно я не помню, кроме его лица…
«И не вздумай привлекать к себе внимание: документы у него, — он кивнул на моего сопровождающего, — в полном порядке, если что, просто скрутим и увезем, как наркоманку… И смерть этой плюшевой киски тебе покажется скорой и легкой, как поцелуй, ты поняла?»
«Я поняла».
"Ну вот и умничка. А за эту кошечку не переживай особо: конченая была. столько марафета на себя изводила, что… Конченая. Хотя и заводная. А ты заводная, а? И не волнуйся, маленькая шлюшка: свою дозу ты получишь, ха-а-аро-шую дозу, я умею быть благодарным… Если ты будешь послушной… — Он снова засмеялся, на этот раз меленько, кашляюще, словно какой-то механический человечек. Приказал этому парню, Шаламу:
— Пойди осмотрись".
Он отпустил меня, отомкнул замок, вышел. Вернулся, распахнул приглашающе дверь, протянул руку, чтобы взять меня за запястье… Я стояла вроде ветоши, дышала впол-вздоха, а тут — сорвалась! Знаешь, как-то разом накатило: терять мне было нечего, и еще я поняла, что, как только он меня схватит, из этой железной лапы мне уже никогда не вырваться! И от них — тоже!