Тропа гнева

Толпа детей собиравших топливо недалеко от Северных ворот Марга [1] , тревожно зашумела, как стая диких гусей при виде шакала.

Ребят испугал оборванец в сером плаще. Голова этого человека напоминала шар и глубоко, по самые уши, сидела меж безобразно вывернутых плеч. Под рыжими бровями

В правой руке бродяга держал толстую палку. Пола грязного хитона свисала до пят и заметала следы его ног, точно хвост хитрого лиса. Стиснув челюсти, пришелец неуклюже, будто сова с перебитым крылом, тащился по улице и мрачно озирался по сторонам.

Настал час палящего луча. Все тонуло в потоке невыносимо яркого света. Груды песка, засыпавшего каналы, источали запах раскаленного железа. Сухие водохранилища походили на разрытые могилы. Над горячими обломками глинобитных оград зримо колебался воздух. Развалины сырцовых башен распространяли вокруг волны нестерпимого жара, словно печи, где мастера обжигают бока огромных корчаг.

Под навесом, примыкающим к стене храма огнепоклонников, размахивали дубинами жрецы. Жалобно звучали стоны несчастных паломников. Проходя мимо святилища, горбун ускорил шаги. Он узнал прокаженных. Даже неугасимое пламя не зарубцует язвы, разъедающие их костлявые тела.

За храмом слышался гомон базара. Крыши тростниковых палаток покрывали землю густыми пятнами тени. Ритмично бормотали продавцы идолов. Пахари в ободранных шароварах произносили названия товаров певуче, как имена женщин. Из уст косматых кочевников исходило свирепое рыкание. Весело перекликались башмачники: ничто не изнашивается, не требует замены и не раскупается быстрее дешевых сапог. Тонко покрикивали ткачи: они долго находятся внутри дома и не дышат свежим воздухом. Глухо гудели гончары, сидящие в лавках до сумерек; их спины всегда согнуты от утомления. В голосах кузнецов слышался грохот кувалды.

Торговали не спеша. Меняли овец на котлы, зерно на верблюдов, ковры на рабов. Золото блестело редко. Оно звенит не там, где звенят кувшины и мотыги.

Около Южных ворот хорезмиец в длинном халате жарил на вертелах куски баранины. Люди, присев перед низким столом, ели мясо и пили вино.

Поблизости от харчевни маргианин лет сорока, в одних рваных штанах, азартно шлепал себя по правому плечу и метал астрагалы. Его товарищ широко расставил ноги, обхватил колени ладонями и пригнулся. Он напряженно следил за полетом биты и гортанно вскрикивал при каждом ударе.

— Опасное занятие! — заметил человек в белом хлопчатобумажном тюрбане — торговец из Магадхи, с берегов Ганга. — Рассказывают: Пандав, махараджа Хастинапутры, что значит по-нашему Город Слонов, проиграл в кости жену своего брата Арджуны прекрасную Друпади, самого Арджуну и вдобавок все государство.

— Да? — отозвался хорезмиец, вороша в жароване угли. — Но у этих двух бродяг нет жен — их увели персы, нет братьев — их зарезали персы, нет государства — его захватили персы, поэтому они так беспечно предаются порочной игре…

Индиец отнял кубок от губ и осторожно поставил его на стол.

— Персы?

— Да. Разве ты не знал, что персы завоевали Марг? Смотри, вот они.

Под сводами Южных ворот загремели шаги десятков ног. Показалась толпа рослых, плечистых воинов. Они поразили индийца нелепым сочетанием благородной осанки и тупого, почти животного выражения огромных глаз. Облачение воинов отличалось разнообразием. Присваивая в многочисленных походах чужое добро, иранцы перенимали и чужие обычаи.

Лучники натянули поверх долгополых, стянутых ремнями нижних одежд просторные халаты с обрезанными выше локтя рукавами, повязали волосы кусками полосатого шелка. Свисающие складки платков затеняли сухощавые, горбоносые лица и защищали от солнца могучие шеи.

Копейщики сдвинули назад кругловерхие, сходные с перевернутыми котлами, шлемы из кожи буйвола. Узкие чешуйчатые панцири доходили им до колен, длинные штаны — до лодыжек.

Пращники в серых войлочных колпаках и пестрых юбках шли босиком. На главарях сияли уборы из бронзовых пластин, напоминавшие короны. Полы коротких, надетых через голову накидок спереди были подняты и заложены за рукояти кинжалов, торчащих из-под ярких кушаков. Подолы расшитых узорами хитонов почти закрывали ступни ног.

Секиры, луки, мечи, колчаны, пики и щиты, наспех прилаженные к поясам, небрежно перекинутые через плечи, прикрепленные к спинам или стиснутые в руках, сталкивались, бряцали, стучали и скрежетали. Сверкали браслеты, блестели зубы, с курчавых бород сыпался прах пустыни. Беспорядочно топая необычайно толстыми каблуками крепких башмаков, персы быстро пересекали торжище. Люди поспешно отбегали в сторону, освобождая воинам дорогу. Зазевавшихся торопил удар бича. Персы шагали, храня угрюмое молчание. Таким же молчанием их провожали маргиане.

Отряд гнал впереди себя четырех старцев. Перехваченные шнурами, плотно облегающие торс кафтаны, полусферические шапки, широкие шаровары и загнутые кверху носы мягких сапог выдавали в них маргиан. Губы пленников почернели от спекшейся крови.

— За что их взяли? — обратился южанин к продавцу жареного мяса.

— За что? — сердито переспросил владелец харчевни. — За одно слово. За один взгляд. За нахмуренные брови! Завтра несчастным беднякам сломают кости. О боги! Что оскорбляет, уиижает, позорит, смешивает человека с навозом более, чем страх перед другим человеком? Лучше могила! Для чего мне земля, если не видно конца угнетению тела и духа? Да разлетится она вдребезги, как эта чаша!

Хорезмиец размахнулся и разбил щипцами сосуд.

— Хм… Живя далеко отсюда, мы, индийцы, мало знали о персах. Где же правда? Ведь язык, верования и нравы персов, маргиан и хорезмийцев сходны? Неужели брат поднимает руку на брата?

— Э! — Лицо хозяина вертелов исказила гримаса. — Пропади они пропадом, такие родичи! Разве мне легче, если разбойник, поймав меня на дороге, говорит «сними халат» на моем родном языке?

— Так вот каковы персы, — задумчиво сказал индиец.