Тропа гнева
Шрифт:
— Ширак идет! Ширак!
Отряды Сохраба охватили Дария полукругом. Засвистели стрелы. Сын Гистаспа заметался, точно скорпион в кольце огня. Отчаяние персов достигло предела. Не помня себя от ярости, они бросились на преследователей, изрубили в куски три тысячи массагетов, захватили свежих коней и ускакали на юг, сами не веря, что уцелели. Теперь их оставалось около пяти тысяч. Они мчались вдоль берега реки, надеясь оторваться от Сохраба, переправиться через Аранху или добраться до Согда.
— Ширак идет, Ширак!
Этот крик прозвучал в то утро, когда персы уже решили, что спасены. Навстречу им вышло войско дербиков и саков-хаумаварка. Подвиг Ширака заставил и Омарга с Томирис примириться с гибелью заложников. Никогда массагеты персов, а персы массагетов не рубили с таким ожесточением! И те и другие не щадили себя ради победы. Противники забыли о луках и поражали один другого секирами, кинжалами, камнями, разбивали черепа, распарывали животы, сдирали кожу с голов, среди грохота битвы привязывали добычу к поясам и снова брались за оружие, чтобы снять еще один скальп или расстаться со своим.
Над полем битвы звучало имя Ширака, ставшее боевым кличем разгневанного народа. Берег Аранхи чернел от трупов персов и массагетов. Бешенство придавало силу иранцам. О стойкие ряды греков разбивались отряды наездников пустыни. Арабы пускали в ход зубы и ногти. С нечеловеческим напряжением тысяча воинов Дария вывернулась из рук массагетов и бежала в заросли лоха.
Возле дербикского городища Чар-Джува сын Гистаспа и Гобрия на утлых тростниковых плотах переправили своих людей через Аранху. Тучи, скопившиеся в небе, разразились первым дождем. Оглушающе гремел гром; подобно Священному Мечу массагетов, сверкала молния. Потоки ливня хлестали по земле, иссушенной зноем долгих летних месяцев, клонили к вершинам дюн кусты тамариска и смывали слезы с лица Сохраба.
Долго смотрел Сохраб, стоя на берегу, на жалкие обломки великого арийского войска. Перед глазами старика проплывали видения: тревожное утро, когда «орлы» изгнали «оленей» из городища возле Синих Гор, высокие стены крепости безвестно сгинувшего Кунхаза, красивые очи Фароат, улыбка Ширака.
— Ахемениды! — Сохраб стиснул кулак. — Пусть ваши самые отдаленные потомки не забывают об этом дне!
Голос вождя растворился в ударах грома; казалось, сама природа предостерегала захватчиков.
По кочевым путям, по дорогам оазисов, через болота и заросли везли массагеты на колеснице останки Ширака. Люди громко причитали, как причитал он, зарывая Фароат в песок. Люди рассекали себе лица, как рассек свои щеки Ширак, уходя по Тропе Гнева. Люди раздирали свои губы, ибо так сделал Ширак, когда шел на смерть за свободу массагетов. В городищах гремели барабаны, пылали костры, в бронзовых жертвенных котлах бурлила вода — массагеты прощались с Шираком.
И похоронили Ширака на равнине. В глубокую могилу пастуха не опускали его умерщвленных жен, ибо у него не было жен; не положили убитых коней, ибо у него не было коней; не резали над ямой рабов, ибо у него не было рабов; не снабдили пастуха ни дорогим оружием, ни богатыми украшениями, ибо хорезмиец происходил из бедного рода.
Зато у него было много земли, родной теплой земли, насыщенной кровью Фароат, напитанной слезами массагетов. Щедро одарил народ этой землей своего героя. И поднялся к небу величественный курган.
До сих пор стоит тот курган в пустыне. Орлы над ним парят, горячие ветры его овевают, и стебли травы на вершине поют неумолчно песню о прошлом и будущем.