Тропа. Дорога. Магистраль
Шрифт:
– Зато мои скажут. Поэтому - нет.
Герман не хотел врать, но солгал. Его родители не ругались бы за отсутствие сына дома, нужно было только предупредить их. Но представив, что он будет спать с Антоном в одной комнате и, возможно, в одной кровати, резко захотелось домой. Потому что он знает себя. Он не выдержит. Ведь сегодня - их последняя ночь. Последняя возможность расставить точки над "i", признаться, и быть либо посланным, либо... Нет либо. Антон - натурал и гомофоб. Он никогда не скажет, что чувства Геры взаимны. Но как же хочется это услышать...
– ... И вот, прикинь, я ей говорю, давай ко мне, а она - нет, я храню себя до восемнадцати. Прикинь? Ну, дура...
– Угу.
– Ну и, короче, я послал ее и подкатил к ее подружке. Ну, а что? Та оказалась более сговорчивой...
– Закурил, - И это, ну, все, как надо, грудь большая, попка круглая... Слушай, а хочешь, я тебя с ней познакомлю? Безотказная девица, сто процентов даст!
– Не надо. Не хочу, - от этих разговоров не то, что мутило, уже, наверно, должен был привыкнуть, но лучше не становилось. Точно.
– А чего ты хочешь? Скажи? Я договорюсь. Любую уломаю для тебя.
– Тоха, заткнись. Я послезавтра уезжаю в Волгоградскую к бабушке на все лето, а потом мы будем учиться в разных местах.... Дай побыть с тобой вдвоем, - последняя фраза прозвучала как-то жалко. Гера поморщился, но друг, вроде, ничего не заметил. Или не отреагировал.
– Ну. Ладно. Мы почти уже пришли.
Дверь в подъезд. Лестница. Герман еле переставлял ватные ноги. Не потому, что мокрая обувь была тяжелой. Потому, что не знал, как решиться сказать и стоит ли вообще.
– Все. Пришли. Спасибо, что проводил. Может, чаю выпьешь?
Городецкий чуть не упал.
– Совсем уже? Какой чай в три ночи?
– Ну... Можно другого... Чего ты хочешь?
Гера мог бы сказать "ничего", попрощаться и уехать домой, но вместо этого он схватил друга за шею и поцеловал. Губы Антона были сухие и холодные. Но слаще их не было ничего. А потом... А потом и не стало ничего.
Тоша оттолкнул бывшего одноклассника и уставился на него резко протрезвевшим взглядом.
– Какого х*я ты творишь?
– Тох...
– Бл*ть! Ты что? Из этих? Да, твою ж мать! Не может быть! Ну, зачем, а? Ты же мой друг, один из самых близких друзей! Гера! Зачем надо было это делать? Ты же сейчас все пох*рил! Все наши года дружбы!
Герман хотел провалиться сквозь землю, и было даже плевать, что они на пятом этаже. Тем быстрее лететь. И больнее падать.
– Это для тебя я был другом, а ты для меня - больше. Гораздо больше.
Тошин кулак врезался в стенку.
– Уйди отсюда! Больше ты мне не друг. Больше ты мне никто. Ненавижу тебя!
Герман бросил еще один взгляд на Королева и побежал вниз по ступенькам. Не падать больно. Больно - найти в себе силы, чтобы подняться.
***
Дедушка Германа был врачом, а бабушка - бухгалтером. Знаете, как в советское время было сложно вести учет? Текущие шариковые ручки, нарукавники и огромные журналы-ордера, "распашонки", как их называют. Так вот. Бабка у Геры была мировая. Дед только в больнице был царем и Богом, а дома - настоящим "подкаблучником". Просто он очень любил свою жену и делал для нее все. А когда у бабушки спрашивали, в чем секрет крепких отношений в ее семье, она загадочно улыбалась и отвечала, что все просто, что она, как бухгалтер, понимает, что не надо искать плюсы и минусы. Главное - найти внутренний баланс, а он складывается из того, что ты имеешь - активов и их источников - пассивов. И банкроты те, кто не сможет свести правую и левую части. И конец отношениям, где нет равновесия.
Герман ехал домой и смотрел в окно. Что он имеет: растоптанные чувства и душевные терзания. Источник один: Антон. Равновесие, однако, пошатнулось, но не стоит плакать над своей судьбой. Да, он попытался, но был готов к такому результату. Да, он потерял друга, но, наверняка, найдет кого-то другого. Того, кто поймет и примет таким, какой он есть. А если никто не примет? Не может такого быть. Закон равновесия. Где-то убыло, а где-то прибыло.
Гера вошел в квартиру, стараясь не разбудить родителей и сестру. Лера все-таки вышла на шум из прихожей, зевая и протирая глаза, спросила:
– Как выпускной?
– Нормально все. Спать хочу. Дай пройти.
– Погоди. Что случилось, Гер?
– Ночная собеседница внимательно рассматривала брата, а он делал вид, что снимает ботинки, но на самом деле усиленно прятал глаза.
– Этот придурок отшил тебя?
Парень забыл про ботинки. Вообще про все забыл. Даже, как дышать. Она знает?!
– Что? Ты о чем, Лер?
Выглядело неубедительно. Сестра нахмурила брови.
– Брось! Из тебя плохой актер. Я про Королева. Только не надо делать вид, что ты не в курсе. Я же видела, как ты по нему полгода сох...
– Лера...
Городецкий просчитывал, как сможет заставить ее держать язык за зубами. Если она узнала, значит, это могут и другие. Не хотел бы он так рано открываться родителям.
– Не бойся, братец. Никто не узнает, пока ты сам не расскажешь. Я же буду молчать, потому что твоя личная жизнь - это твоя личная жизнь. И вообще, я даже рада, что ты гей. Теперь я буду единственной надеждой наших родителей на внуков.
– Издеваешься?
– Нисколько, - Лера действительно выглядела довольной, и улыбалась. А потом подошла к брату и обняла его.
– Люблю тебя засранца. Знай это, ладно? Даже если остальные тебя не поддержат, у тебя есть я. И вообще, жизнь на этом не заканчивается.
Герман неловко погладил сестру по спине и скрылся в ванной комнате. Сегодня был слишком долгий день.
***
Следующим утром Антон не позвонил. Днем и вечером - тоже. Два дня спустя, уже когда Герман ехал в поезде к бабушке, он все еще не оставлял надежду, что друг опомнится, наберет его номер и скажет, что был слишком резок, что не стоило из-за сексуальной ориентации жертвовать дружбой. Звонка не было, и от этого накатывали апатия и грусть.
Гера несколько раз порывался сам позвонить, но в последний момент останавливался. Что он может ему сказать? Какими словами убедить, что не стоит прерывать отношения? Нет таких слов. И унижаться он не будет. Антон уже сделал свой выбор, а значит, его просто нужно принять.