Тропою волка
Шрифт:
Кмитич все это слышал, и ему вдруг стало смешно. Словно он подслушивал разговор двух монашек. Это надо же! Люди с обличием нехристей и убийц вдруг боятся какого-то богохульства! Кмитич усмехнулся. Ослабший, он уже не мог сдержать смеха, что лился из его груди, словно кровь из раны. Московиты с испугом уставились на Кмитича. Их всех обуяло суеверное жутковатое чувство при виде распятого, словно Христос, длинноволосого человека, который смеялся непонятно над чем. Глядя в страхе снизу вверх, они даже интуитивно сделали шаг назад, все десять человек, словно и в самом деле увидали Христа. Эти огрубевшие на войне люди привыкли не бояться
А Кмитич, уже не в силах остановиться, ощущая при этом странную свободу от всего, что могло касаться человека, продолжал смеяться, его грудь сотрясалась, слезы текли по окровавленным щекам, падая вниз вместе с дождевыми каплями.
Первым пришел в себя краснолицый.
— Замолчи, сука латинская! — он выхватил саблю, чтобы рубануть наглеца по ногам, но…
Потусторонний страх охватил московитов, когда раздался жуткий протяжный вой. Каратели переглянулись.
— Волки?
— Вроде!
Вой повторился ближе. Длинный волчий вой, от которого холодела кровь в жилах. Вот он уже где-то совсем близко, словно из-за развалин самой дальней сожженной хаты. Казалось, огромная стая страшных волков без всякой боязни окружала людей, прячась за струями дождя, за кустами, за развалинами домов… Московитяне испуганно оглядывались, их руки машинально опустились на эфесы сабель.
Кмитич, истратив последние силы, уронил голову на грудь. Он продолжал улыбаться, словно уже был в другом мире, недосягаем ни для палачей, ни для дождя, ни для чего на свете. Оршанский князь уже не видел, как с жутким хрипом упал на колени краснолицый, сжимая своими багровыми ручищами стрелу, пробившую ему горло насквозь, как черная кровь хлестала из его беззубого рта… Вжик! С предсмертным криком упал и второй каратель — стрела торчала из его груди. Третий упал, четвертый, пятый… Стрелы летели со всех сторон, словно рождаясь из дождевых струй. Еще два московита рухнули лицами в мокрую грязь, пронзенные стрелами: один в спину, другой сбоку в шею. Оставшиеся пятеро, словно завороженные, стояли на месте, остолбенев, скованные непонятным суеверным ужасом, повисшим тяжелыми гирями на их ногах. И только когда прозвучал выстрел и рухнул с пробитой пулей головой очередной московит, кто-то закричал:
— Спасайтесь! Партизаны!
Четверо оставшихся карателей бросились к стенам города. Засвистели новые стрелы. В один миг от отряда палачей остался лишь один человек. Он последним из убегающих остановился и обернулся. К нему сквозь аспидные струи дождя приближались страшные тени — люди с волчьими головами. Московит перекрестился и замертво рухнул ничком в лужу…
Михал и Сапега с пятитысячной хоругвью отправились в место сбора войск, к Слониму, что в 130 верстах от Гродно.
Туда же 14 июня 1660 года прибыла четырехтысячная армия Степана Чарнецкого, ожидалась дивизия Паца и пехота полковника Войниловича. И почти сразу же появились две сотни загадочных всадников, вооруженных до зубов мушкетонами, копьями, палашами, карабелами и пистолетами. Михал сидел в седле и с любопытством рассматривал это пестрое воинство, напоминающее гусар и панцирных товарищей одновременно.
— Михал!
Несвижский ординат обернулся. К нему подъехал статный широкоплечий всадник
— Матка Боска! — Михал спрыгнул с коня, протянул руки. Всадник также спрыгнул с коня, и оба крепко обнялись, поцеловались.
— Самуль!
— Михась!
— Самуль, ты стал медведем! Похудел, чертяка! — смеялся Михал, хлопая друга по крепким плечам. — Ну, вылитый лесной житель! Хотя тебе идет борода! Ужасно идет! Вылитый князь Витовт перед Грюнвальдом!
— А ты не изменился ничуть! — смеялся Кмитич. — Слышал я, ожанился ты?
— Верно, — улыбался Михал, — теперь я с тобой уравнялся во всем — тоже полковник и тоже женат.
— Я уже и отец.
— Так и я отец. Катажина недавно родила мне мальчика! Богуслава Кристофа!
— В честь твоего кузена, надо полагать? — рассмеялся Кмитич. — Ну, поздравляю, братко! Слушай, у тебя тоже мальчик! Вот что значит война! Женщины одних хлопцев рожают! Но это и верно, ведь так много мужей гибнет! Вилли Дрозд… В моем отряде был. Погиб.
Михал смотрел на Кмитича широко открытыми глазами. Он не мог поверить.
— Вилли Дрозд был в твоем отряде?!
— Так, Михал, был. Царствие ему небесное.
— Он все-таки сделал то, о чем мечтал! Умер за радзиму, — резко загрустил Михал. — Умер великий художник. Как несправедливо и глупо! Я не хотел… Я не хотел, чтобы он воевал.
— Он сам хотел. А это поважнее будет того, чего хотим мы от своих близких, — вздохнул Кмитич, — пусть Вилли не стал великим художником, зато стал великим героем. А насчет несправедливости… Очень много я повидал, сябр, несправедливого и глупого на этой войне. Видел, как от города Казимира одни кочки остались. Глупо? Несправедливо? Конечно! Видел, как женщины за оружие берутся. Тоже несправедливо.
— Яна Замойского помнишь?
— А то как же! Дружком у меня на свадьбе был!
— Тоже погиб.
— Эх, жаль! — Кмитич перекрестился. — Ну, царствие ему небесное тоже. Славный пан был! Добрый воин. Сожалею!
— Жаль, — кивнул своей широкополой черной шляпой Михал, — женился-то он буквально на три месяца раньше меня. На красотке фрейлине королевы Марии д’Аркьен. Но нет худа без добра. Зато мой родственник Собесский теперь на вдовушке собирается жениться! Они еще до свадьбы Замойского любили друг друга!
— Вот оно как! — невесело усмехнулся Кмитич. — Повезло Собесскому хоть в этом!
— Твоя Иоанна тоже овдовела. Погиб Лещинский тоже, — как-то тихо и осторожно сказал Михал, пристально глядя на Кмитича. Искорки вспыхнули в светло-серых глазах оршанского князя. Он резко посмотрел на Михала:
— Не говори так, друже, не моя она. Былое все. Я Алесю кахаю. У нас сын. Назвал в честь Януша, кузена твоего. Но Иоанну жаль. А где Лещинский погиб?
— Где-то в Руси, на Укрании, в армии Потоцкого, при встречном бою с казаками и московитами. Там жарко. Как и здесь. Так что… твоя первая любовь теперь вдовушка!