Тропы Алтая
Шрифт:
Но Лопарев все равно искал. Втихомолку. Для себя. Может быть, он и не ставил такой задачи — обязательно различия найти, и только сам, своими глазами, хотел убедиться в том, что их нет.
А может быть, он различия, несмотря ни на что, находил. По каким-то словам Лопарева, по его обрывистым замечаниям Онежка догадывалась, что он ищет не зря: у него получалось, будто бы одна форма лиственницы сибирской обладает более толстой корой и поднимается выше в горы, чем другая, что одна плодоносит больше, а другая — меньше.
Онежка
Движения у него были резкие, в горсть он быстро набирал десяток шишек и в тот самый момент, когда обрывал их, уже вел им счет. Если были заняты обе руки, а ему нужно было подвинуть или перевернуть ветку, он помогал себе локтями, ногой, даже подбородком, один раз прижал ветвь к груди, покуда обрывал с нес шишки.
Онежка смотрела долго-долго, потом сказала:
— Михаил Михайлович, давайте я вам помогу…
Лопарев понял, что она увидела, как он ведет счет отдельно красным и отдельно зеленым шишкам.
— Не надо! Обойдусь.
Дождь начал накрапывать. Сквозь этот дождь, еще нечастый, неторопливый, Онежка стала разглядывать необыкновенный камень. Тот самый, о котором шел нынче спор между Рязанцевым и Вершининым-старшим. Спор о поэзии.
Глава девятая
Работали в лесу, было очень жарко, а Лопарев все не давал никому отдыха. Только за полдень объявил «перекур».
Рита бросила на влажный мох плащ, легла, ноги согнула в коленях, а голову положила на ладони и стала смотреть вверх.
Доктор медицины Реутский сидел напротив, глядел на нее, а потом не нашел ничего лучшего, как подтолкнуть локтем Вершинина-младшего:
— Смотрите, Андрюша, наша Риточка, наша Биологиня — прямо-таки сфинкс!
Вершинин-младший прищурился:
— Кто-кто?
— Сфинкс… Вы что же, не знаете сфинксов?
— Мне послышалось, вы сказали «свинкс».
— Ах, право, какой вы! — растерянно зашептал Доктор.
А Вершинин-младший перевернулся на спину, зевнул, потянулся всем телом и сказал:
— Как это вы могли подумать, Доктор, что я вас, зоолога, не пойму?! Свинкс — это же узконосая обезьяна из рода павианов! Коричневого цвета. Еще она на зывается пино-пино! Правильно я говорю? Пино-пино?
Рита сделала вид, будто не слышала разговора, но простить Андрею не могла. Решила отомстить и сравнила его с африканским дикобразом, но забыла название по-латыни и запуталась.
— Если, детка, не знаешь, как назвать, — сказал Андрей, — назови так, как это называется…
И спорить, просто разговаривать с ним после этого было совершенно бесполезно. Тем более — показать, что ты сердишься, волнуешься. Он тотчас заметит и нагло скажет:
— Можно подумать — ты в очереди к невропатологу…
В тот же день, когда вернулись в лагерь и Андрей стал подсушивать растения у костра, Рита подошла к нему, подняла несколько листов гербария над огнем:
— Хочешь, сожгу?
Андрей как сидел на земле, ноги крест-накрест, посмотрел одним глазом из-под рваной шляпы, так и не пошевельнулся.
— Ну, Челкаш?
Он молча встал, отвел ее руки от огня и сжал так сильно, что листы выпали на землю.
— За баловство не то еще будет!
Онежка в это время тоже была у костра, вытаращила глаза.
— Ты что, Андрюша? Пошутить нельзя? Больно, Риточка?
— Не больно. Нисколько! Вот он каков, твой Чел-каш, — полюбуйся!
Ей, кажется, немного страшно стало — Рите, она Андрея испугалась.
Этот испуг и какое-то любопытство не оставляли ее и позже, так что самые скучные, ничуть не интересные события лагерной жизни иногда вдруг начинали привлекать ее внимание. И так бывало…
Вершинин-старший время от времени проводил пятиминутки, осуществляя единоначалие, и указывал, кому, что и как нужно делать. Младший молча ухмылялся: ему было десять раз все равно, что толкует отец.
Вершинин-старший вдруг требовал коллегиального решения всех вопросов, ставил па обсуждение предстоящие маршруты, а тех, кто молчал, называл саботажниками. Но Андрея никогда в споры не вовлекал. Если же Андрей подавал голос, так всегда одинаково:
— А не все ли равно?
Тут Вершинин-старший вскакивал, бинокль, полевая сумка, записная книжка со штампом института, перочинный и финский ножи, простой и цветной карандаши — все начинало на нем болтаться, подскакивать и подпрыгивать на ремнях и шнурках, а он еще срывал с головы шляпу.
— Как это понять, Андрей Константинович? Как это «не все ли равно»?
Другое дело, если вдруг затевал спор Лопарев, мрачно произносил:
— Планируем все… На пользу науки, на пользу отчета.
Наступала тишина, потом следовала речь Вершинина-старшего:
— Критикуем? Да? Легко и просто — нашуметь. А что предлагаем? Позитивно? Завтра к обеду совершить великое научное открытие? Не возражаю! Согласен! Санкционирую! Излагайте свой план! Слушаю вас, дорогой Михаил Михайлович!
Но слушать — никого не слушал, а продолжал и дальше говорить.
Память у него была необычайная, эрудиция — с первого до последнего слова. Он доказывал, что география нынче находится в таком состоянии, когда идет интенсивное накопление фактов, ведутся наблюдения над природой по самым различным и обширным программам, и важнейшая задача сегодня — честно и терпеливо трудиться, эти программы выполнять, не рассчитывая на лавры. И тогда, может быть, уже завтра количество фактов перейдет в качество, будут совершены величайшие открытия и обобщения.