Тропы Алтая
Шрифт:
Кажется, он был во всем прав, старший Вершинин, по всем почему-то было скучно его слушать, а больше всего скучал Андрей.
Рязанцев — тот на планерках никогда не спорил, от него можно было ждать возражений разве только на другой день… Слушал Вершинина внимательно, не пропускал ни слова, а в то же время был занят и какими-то своими мыслями.
Кто и как ведет себя на планерках, Рите было безразлично, но она всякий раз спрашивала себя: когда Андрей молчит, молчит, и ничего больше, что он — подчеркивает свое пренебрежение к отцу? Или переживает
Она волновалась, она всегда волновалась, угадывая в ком-нибудь себя, но иногда волновалась и сердилась оттого, что ничего не могла угадать в Андрее. Однажды заметила, что Андрей делает какие-то записи на планерке, подумала — он чертиков рисует, или карикатуры, или стихи пишет, а когда заглянула — оказалось, в блокноте у него набросок маршрута на завтра.
— Ты что же это, Челкаш, не поспоришь с отцом или с Михмихом? Ты же специалист? — спросила Рита.
Вершинин-младший пожал плечами:
— Знаешь, как говорил Наполеон?
— Мало ли как говорил Наполеон!
— Во главе армии лучше один дурной, чем два умных. А ведь батя — он же не дурной?
Он защищал своего отца?!
Вершинин-старший Рите нравился. Рита не без иронии к нему относилась — все равно он ей нравился. Но то, что сын его защищает, ей претило. Она хотела бы видеть Вершининых в столкновении: надеялась, что когда-нибудь в споре с отцом Андрей окажется и побежденным и глупым. Вот бы она торжествовала! Еще лучше, если бы она сама сумела это сделать — когда-нибудь поставить Андрея в ужасно глупое положение! Чтобы он растерянно заморгал глазками, чтобы некрасивое лицо его потеряло то уверенное выражение, за которым некрасивость скрывалась!
Она ждала такого случая, сгорала от нетерпения.
И вот на очередной планерке Вершинин-старший вдруг заявил, что он наметил пешие маршруты.
Лопарев и Реутский должны подняться к ледникам. Рязанцев с Кореньковой — перевалить через хребет и двигаться по южному его склону, Вершинин-младший и Плонская — по северному.
В программу маршрутов включены были работы по таксации, и Вершинин-старший спросил по этому поводу у Лопарева, доволен ли он, удовлетворено ли его производственное самолюбие?
Лопарев сдвинул картуз на затылок и сказал:
— А то нет! Доволен! По крайней мере, дело нужное, завтра же может пользу принести!
Рязанцев наклонился к Вершинину-старшему и о чем-то спросил его тихо, но тот не преминул объявить вопрос во всеуслышание:
— Николай Иванович спрашивает: «А удобно ли идти девушкам?» Отвечаю: удобно. Неудобства чаще всего возникают для них в городских парках и скверах, в тайге же я за двадцать семь лет ни о каких неудобствах не слышал. Послать девиц вдвоем нельзя, а с мужчинами — в самый раз!
Андрюша пожал плечами.
— Нельзя ли мне идти с Кореньковой?
— Это почему? — спросил Вершинин-старший.
— Она таежница!
— Так вот и учи Риту! Уму-разуму, вершининской сноровке!
Кажется, это был тот самый случай, которого Рита так долго и с таким нетерпением ждала. Кажется!
И она засмеялась:
— Уж я, Челкаш, заставлю тебя учить меня! Ты со мной понянчишься! Я костер разжигать не умею, ни о какой таксации знать ничего не знаю и на второй же день обязательно сотру себе ножку — будешь водить меня по тайге под ручку! Понял? А я буду висеть у тебя на шее! Тоже понял?!
Вершинин-младший наконец-то в самом деле рассердился, покраснел, а она громко засмеялась. Хотела показать, что нисколько не испугалась его, сердитого, что ей приятно оттого, что он сердится. Онежке показать: вот как она будет обращаться в тайге с ее любимым косоглазым Андрюшкой! Назло пойдет с ним в маршрут, назло заставит его за собой ухаживать!
А вечером, после планерки, Рита всячески избегала встреч с Реутским.
Видела, как он следит за каждым ее шагом, ждет и не дождется такой минуты, когда она будет одна. Мучается.
Такая минута Рите тоже была нужна, быть может, не меньше, чем Реутскому. Только она не хотела, чтобы минута эта наступила по его желанию. Разговор состоится обязательно, но лишь тогда, когда захочет она. Что она скажет Реутскому, какие слова — добрые, злые, — не знала, но, не зная этого, все сильнее чувствовала, как молча она овладевает Реутским, как он готов уже выслушать от нее что угодно, любые упреки, во всем готов ей подчиниться, унизиться перед нею.
Чтобы не выдать себя, свое желание услышать Реутского, она была в этот вечер ласкова и внимательна к Онежке, не отходила от нее ни на шаг. Над чем-то они даже смеялись вместе, а тем временем Рита как будто видела Реутского со слезами на глазах, и это возбуждало ее еще больше, и еще меньше она знала, какие слова скажет ему.
Реутский в отчаянии несколько раз намеревался заговорить с Ритой при всех — она этот момент точно улавливала и останавливала его взглядом.
Он подчинялся.
Наконец Вершинин-старший сложил руки трубкой и крикнул:
— Отбой!
Реутский кинулся к Рите а она, собрав уже последние силы, обняла Онежку за плечи:
— Пойдем, Онега, спать! Завтра нам в путешествие! Чуть свет! Я с Андрюшей с удовольствием прогуляюсь недельку!
Но не спала, слушала, как Реутский ходил около палатки, так же, как во время ее болезни, ходил и шептал:
— Рита! Вы не спите, Рита? Проснитесь, Рита!
Когда же Реутский на некоторое время уходил к себе, ей начинало казаться, будто он уже спит в своей палатке. Ее охватывала дрожь. От обиды.
Так и не спала она всю ночь, глаз не сомкнула. То себя упрекала, то Реутского, то завидовала Онежке — какая у нее спокойная, счастливая жизнь, хоть она и курносая! Как она безмятежно спит в эту ночь перед маршрутом! Ей все равно, кто с нею пойдет — Реутский, Лопарев, или Андрюшка, или Рязанцев. Онежка одного только Вершинина-старшего пугается, ко всем остальным у нее совершенно одинаковая привязанность.