Тропы Алтая
Шрифт:
Однако прежде всего нужно доказать отцу, что они могут спорить, могут сходиться и расходиться во мнениях. А для этого необходимо приобрести то, что отец назвал бы открытием. Самостоятельным открытием.
И оно — открытие — было, было совершено еще в позапрошлом году, но тогда Андрей сам-то оказался мальчишкой и не придал ему значения.
В позапрошлом году он открыл на Алтае никому не известные почвы. Буроземы. О которых все учебники говорят, будто в Союзе они существуют только в условиях субтропиков, на Кавказе. Буроземы, которых нет и в помине на той самой почвенной карте Корабельникова, которую, в свою очередь, отец кладет в основу «Карты растительных ресурсов».
И вот Андрей
Тропа была черной и влажной, довольно глубоко втоптанной в землю, но уже в нескольких шагах впереди она терялась в густо-зеленой траве, которую лошади раздвигали грудью и рвали на ходу, не нагибая головы. Кольца уздечек, удила и губы лошадей были покрыты каплями зеленой пены… Прихотливые изгибы тропы, подъемы и спуски, валежины и камни, по которым вдруг звонко и неожиданно начинали стучать подковы лошадей, — все это было скрыто от глаз травой, и казалось, что лошади поворачивают то в одну, то в другую сторону, прыгают вверх и приседают по какой-то прихоти, исполняя один и тот же танец, иногда с головой погружаясь в зеленые волны трав, иногда почти растворяясь в темных тенях, отбрасываемых деревьями, иногда же они вскакивали на каменные глыбы, залитые лучами солнца. Было любопытно смотреть, как за лошадью Лопарева этот танец повторяла и лошадь Рязанцева, а потом и сам, придерживаясь за луку, тоже падаешь вниз, или вздымаешься вверх, или просто клонишься всем телом в сторону, чтобы миновать лапы кедров и лиственниц, которые всегда нацелены в твою физиономию.
Сначала все эти движения требовали от Андрея сосредоточенного внимания, но спустя час или полтора он уже научился предугадывать внезапные прыжки своего гнедка, его резкие повороты и только поглядывал на едущего впереди Лопарева, который всякий раз, когда встречалось серьезное препятствие, поднимал руку над черным кожаным картузом.
Пропало ощущение седла и стремян, и Андрей, словно одно целое с гнедым, уже сам двигался по невидимой тропе, припадая лицом к гриве гнедка или откидываясь назад, и вместе они держались какого-то ритма, так что гнедко скоро заметно повеселел, раза два или три поржал, задрав чуть розовую морду с пестрыми губами, на которых повсюду торчали тонкие прямые волоски, и приветливо покосил на Андрея прозрачно-сизым глазом, не переставая при этом торопливо жевать и ронять капли зеленой пены.
Запах трав и деревьев слился с запахом гнедка, пение птиц и перезвон ручьев — с цоканьем подков, и, приподнятый над землей, оказавшись на уровне как раз самых лохматых и раскидистых ветвей кедров и лиственниц, Андрей уже видел, будто он приехал в кедрач с буроземами и берет образцы этих буроземов.
Временами тропа выбегала на крутобокий, выжженный солнцем и осыпанный мелким камнем берег реки, и тогда внизу начинала сверкать зеленая-зеленая вода, но зелень ее была совершенно ни на что не похожа вокруг, она была прозрачной, каждое мгновение готовой раствориться в отражениях облаков и в то же время очень глубокой.
В таких местах тропа двоилась, троилась, и одна чуть повыше другой узкими ступенями прорезала берег, а Лопарев то и дело ловко перебрасывал ноги на одну сторону седла и оказывался лицом к Андрею.
При этом Михмих часто щурился, снимал картуз и натягивал его на пологую луку алтайского седла, — даже удивительно было, на чем картуз держится. Прищурившись и помолчав, он из-под руки оглядывал далекие вершины, а на плавном, словно циркулем очерченном, повороте сказал Андрею:
— Значит, по буроземы?
В словах было что-то настороженное. Андрей догадался — Лопарев думал, что открытие буроземов на Алтае будет встречено отцом равнодушно и недоверчиво: поправки к почвенной карте Алтая заставили бы изменить и «Карту растительных ресурсов».
Андрей этого не опасался. Он как раз этого хотел — обладать фактами, с которыми отец обязан будет считаться.
— Надо! — Андрей кивнул, сомневаясь только в том, стоит ли и ему проделать такой же прием — перебросить обе ноги на одну сторону — или не стоит, потому что гнедко может не понять седока, испугается и оступится над кручей…
— Порадуешь батьку! — снова сказал Михмих.
— Факт есть факт… — пожал плечами Андрей и перенес левую ногу на правую сторону.
— Тоже так думаю, — ответил Михмих, подождав, покуда Андрей будет сидеть в седле боком, лицом к нему.
Они ехали так довольно долго — один по верхней, а другой по нижней тропе, потом Лопарев сказал:
— А вот еще что, Челкаш, надо будет тебе заехать со мной в лесхоз. Обязательно…
Это не входило в планы Андрея. Часа через два он собирался свернуть к своим заветным кедрачам, поездку же Лопарева в лесхоз считал делом его личным, к которому он никакого отношения не имеет и не должен иметь. Он тотчас прикинул, как сложится его маршрут, если заезжать в лесхоз, и сообразил, что потеряет лишний день. У него же для начала все складывалось так, как нужно: конный маршрут был назначен отцом вовремя, и гнедко попался симпатичный, и погода была хорошей, а главное — наступило время для мужского разговора с отцом.
— Тороплюсь, — сказал он. — Есть соображения…
Лопарев снял с луки картуз, надел его на голову и повторил почти слово в слово, только изменив обращение:
— Вот что, Андрюха, друг, надо будет заехать тебе со мной в лесхоз. Обязательно…
— Полный серьез?
— Полный…
Собственно, ничего не менялось от того, что Андрей вернется в лагерь днем позже. И все-таки начиналось уже что-то не то. Не то, чего он хотел.
Однако гнедко бежал по-прежнему деловито и шустро, тропа становилась все положе, река внизу все шире, а нежаркое солнце заливало светом деревья, камни, черный картуз Лопарева и снежные вершины, по остриям которых потекли уже ручьи солнечных красок — ярких и бледных, совсем прозрачных и густых, словно металл. Километров семь-восемь ехали крупной рысью и останавливались только один раз, когда Рязанцев решил покрепче привязать очки бечевкой.
Село, в котором размещался лесхоз, пристроилось в долине реки и по двум ее небольшим притокам в виде приземистой буквы «П», в середине которой возвышалась зеленая грядка — вся в мелком березняке и в пестрых пятнышках: это на увале паслись коровы, овцы, лошади.
Лопарев сказал:
— Жди тут возобновления, как же! От жилетки рукава!
Он был недоволен пастьбой, после которой весь огромный увал навсегда уже лишится способности к возобновлению хвойных.
Сверху, с холма, казалось, что буква «П» подкована на одну ногу; подковой этой были постройки лесхоза — десятка полтора жилых домов и производственных помещений, на крыше одного из них белый крест — знак для самолетов лесной авиации.
Подъехав еще ближе, осмотрели небольшой питомник лиственницы, и Лопарев сказал:
— Отрава! — Недоволен был состоянием питомника.
Въехали в просторную ограду лесхоза. Здесь шла своя жизнь: плотники ставили несколько срубов, повизгивала пилорама, стучал движок, в дальнем углу на травке лежали лошади, машина с поднятым капотом стояла около деревянного приземистого гаража.
— Так… — сказал Лопарев, спешился и забросил повод на необструганный кол ограды. — Значит, так… Вы меня, Николай Иванович, к своему знакомому привозили, помните? К директору совхоза Парамонову?