Троя. Падение царей

Геммел Дэвид

Ксандер, опечаленный лживостью Приама, той же ночью беседовал об этом с Зеотом:

– Он казался таким… искренним, когда ими интересовался, таким теплым, таким сострадательным! На самом же деле ему плевать на всех раненых.

Хирург захихикал.

– Ты слышал, как он сказал людям, что гордится ими, и как сказал Гектору, что он царь, а не нянька?

– Да.

– И ты решил, что он лгал тем людям и говорил правду Гектору?

Ксандер кивнул.

– Я ошибся, господин?

– Возможно, Ксандер. Приам – сложный человек. Возможно, его слова, обращенные к раненым и умирающим, были искренними, а за бессердечными репликами Гектору он скрывал истинные чувства.

– Ты так думаешь?

У Ксандера полегчало на душе.

– Нет. Приам – холодное и бессовестное существо. Хотя, – добавил Зеот, подмигнув, – теперь, быть может, лгу я. Дело в том, Ксандер, что не слишком мудро выносить суждение на основании столь малых свидетельств.

– Теперь я совершенно запутался.

– А я и хотел тебя запутать. Ты прекрасный парень, Ксандер, честный, прямой, в тебе нет вероломства. Приам – человек настолько пропитанный ложью, что он сам уже не знает, какие его слова искренни, если такие вообще есть. Но в конце концов это неважно. Люди, которые услышали его похвалу, воспрянули духом. Теперь некоторые из них, может быть, даже поправятся, и будет справедливым сказать, что это Приам их вылечил. Поэтому пусть тебя не удручают несколько бессердечных слов пьяного царя.

Андромаха поднималась по высокому холму к дворцу, лунный свет блестел на ее золотистом, украшенном драгоценностями хитоне. В ее длинные, пламенно-рыжие волосы была вплетена золотая тесьма с изумрудами.

Она устала. Устала не физически, потому что была молодой и сильной, но ее смертельно утомил день, проведенный в бурлящей толпе, она пресытилась разговорами, полными неискренности. Андромаха до сих пор слышала музыку и смех, доносившиеся с площади. В этих звуках не было веселья. Атмосфера праздника была напряженной, смех – вынужденным и резким.

Люди разговаривали о победе, но Андромаха слышала в их голосах страх, видела, как страх светится в их глазах. Приам воодушевил толпу могучей речью, в которой превозносил героические достоинства Гектора и Троянской конницы. Но действие речи оказалось кратковременным. Все собравшиеся на празднике знали, как на самом деле обстоят дела.

Многие семьи торговцев уже покинули город, большинство складов стояли пустыми. Богатство, текущее в город золотой рекой, замедлило свой ток. Вскоре оно начнет сочиться жалкой струйкой. Сколько времени пройдет, прежде чем враг встанет лагерем у городских стен, готовя лестницы и тараны, оттачивая мечи и готовясь к убийствам и грабежу?

Андромаха знала: именно поэтому все хотели быть поближе к ее мужу Гектору, разговаривая с ним, хлопая его по спине, рассказывая, как молились о его благополучном возвращении домой. Последнее, вероятно, было правдой. В Гекторе заключалась самая большая надежда Трои на то, что нападение будет отражено – надежда более великая, чем огромные стены города, чем сила их воинов, чем богатство их царя. Отовсюду приходили мрачные вести: торговые пути перерезаны, союзники побеждены или подкуплены, вражеские армии буйствуют за горой Ида и по ту сторону пролива, во Фракии.

Андромаха продолжала идти; два воина, шагающие рядом с ней, держали горящие факелы, чтобы осветить ей путь. Еще два воина, Орлы Приама, следовали сзади, держа руки на рукоятях мечей. С тех пор как на нее напали микенские наемные убийцы, за Андромахой тенью следовали вооруженные люди. Это раздражало, она так и не смогла к привыкнуть к постоянному эскорту.

Ей вспомнилась давняя ночь в бухте Голубых Сов, когда, переодетая, она шла среди моряков и шлюх и слушала, как Одиссей рассказывает свои истории. Той ночью она повстречала Геликаона – ночью насилия и смерти, ночью пророчества.

Теперь у нее больше не может быть таких ночей. Ее лицо слишком хорошо известно в Трое. Иначе она могла бы вернуться во дворец, переодеться служанкой и отправиться в нижний город, чтобы потанцевать и попеть с простыми людьми.

Приблизившись ко дворцу, Андромаха увидела нескольких пьяных, спящих прямо на улице. Сопровождавшие ее воины настороженно взглянули на них. Один из пьяных проснулся, когда они проходили мимо, и уставился на Андромаху. Потом протер глаза; на его лице было написано изумление. Он с трудом поднялся на ноги и, шатаясь, шагнул к ней. Немедленно мечи Орлов зашуршали в ножнах.

– Все в порядке! – крикнула Андромаха. – Не трогайте его!

Пьяный остановился перед ней, уставившись на ее золотистое одеяние; свет факелов блестел на вплетенных в ткань драгоценных камнях.

– Я думал… думал, ты одна из богинь Олимпа, – сказал пьяный.

– Я Андромаха. Тебе лучше пойти домой.

– Андромаха, – повторил он.

– Проваливай, – приказал пьяному один из воинов.

Тот попытался выпрямиться, но пошатнулся. Негодующе посмотрев на воина, он поднял правую руку и сказал:

– Я был у Кадеша.

В мерцающем свете Андромаха увидела, что человек этот искалечен: у него не хватает большого, указательного и среднего пальцев.

– Троянская конница, – продолжал он. – Для меня – никаких шествий, мальчик. И теперь я мочусь в горшок для мастера, делающего краску, и сплю на улице. Но я мог бы помочиться и на тебя, ты, высокомерное дерьмо!

Андромаха быстро шагнула между этим человеком и рассерженным воином. Отцепив золотую брошь от плеча своего платья, она вложила ее в искалеченную руку.