Троя. Падение царей
Шрифт:
– Но царь, – сердито проговорил Лукан, – ведь он приказал тебе атаковать, господин.
Гектор смотрел в глаза старика до тех пор, пока полководец не опустил их; потом сын царя зашагал прочь.
Каллиадес сел на лошадь и медленно поехал вокруг поля битвы. Отряд Ила был впереди; хотя илионцы отдыхали, спали или ели, глядя в пламя лагерных костров, они расположились оборонительными четырехугольниками.
За этим отрядом находились скамандерийцы. Каллиадес поехал вдоль их линий, высматривая заметный башенный щит, но не смог найти Бороса. Он гадал: почему его это беспокоит? В каждой ожесточенной битве, через которую Каллиадес прошел за свою жизнь воина, его сотни раз спасали товарищи метким ударом меча или щитом, как и он спасал других.
Каллиадес мысленно пожал плечами. Может, дело просто в том, что он сам когда-то носил башенный щит. Он потерял его давно, во время осады дворца, и теперь предпочитал круглый, обтянутый кожей, или небольшой деревянный – пристегнутые к руке, они позволяли воину быть более подвижным в битве.
Передние линии микенской фаланги были вооружены щитами-восьмерками из рогов и шкур. Они хорошо служили во время атаки, когда микенцы наступали, подобно гигантской черепахе, но когда дело доходило до рукопашной, такие щиты делали воинов менее подвижными.
Объехав всю армию и заметив, что отряды Гектора заняли свои позиции – и Орлы, и Троянская конница, – Каллиадес вернулся к передним линиям скамандерийцев, чтобы найти Банокла.
Его товарищ снял свой старый помятый нагрудник и в одной нижней одежде лежал на спине, глядя в темнеющее небо.
Каллиадес спешился и оставил лошадь на попечение мальчика, сидевшего рядом с воином. Еще один мальчишка принес две чаши разбавленного вина и тарелку с мясом и пшеничным хлебом. Каллиадес поблагодарил его.
Толкнув Банокла, он показал ему на вино. Тот сел, взял предложенную чашу, отхлебнул с отсутствующим видом и после паузы спросил:
– Как думаешь, они атакуют снова?
Каллиадес огляделся, но рядом не было никого, кто мог бы их услышать.
– Тщеславие Агамемнона и жажда мести Ахилла укрепят их решимость, – ответил он, – по крайней мере, на время. Да, я думаю, что они атакуют снова. Но они должны миновать проход, поэтому не могут построиться фалангой. То будет атака, в которой на кон будут поставлены смерть или слава.
– Мне всегда нравились такие атаки, – сказал Банокл. – У нас они всегда получались. Может получиться и у них. Там собрались не бесхребетные слабаки, – он мотнул головой в направлении прохода.
Каллиадес знал, что Банокл прав. Они сами прослужили много лет в микенской армии и сознавали, что эти беспощадные воины получили свою известность по праву.
Некоторое время оба молчали. Все еще стояла ночь, и Каллиадес слушал ночные звуки: смех людей, потрескивание ближайшего лагерного костра, тихое фырканье топчущихся лошадей. Потом спросил:
– Что царь сказал о военачальниках? Что он предпочел бы удачливого дурака невезучему гению?
Банокл нахмурился и почесал в густой светлой бороде.
– Думаю, он сказал именно так. Великий Зевс, – негодующе добавил он, – только царю могло сойти с рук то, что он назвал меня дураком.
– Ты не дурак, Банокл. Но ты всегда был удачлив в битве.
Лицо Банокла потемнело, он ничего не сказал. Каллиадес понял, что он думает об удаче и о Рыжей, поэтому промолчал. В конце концов Банокл спросил:
– Сколько битв мы прошли, как ты думаешь, Каллиадес?
Каллиадес пожал плечами.
– Не знаю. Сотни.
– Но мы здесь, ждем еще одну. Здоровые и сильные, готовые ко всему. И ни один из нас никогда не был тяжело ранен. Если не считать моего уха, полагаю.
Он задумчиво потер обрубок уха, потом – шрам на правой руке, куда вонзился меч Аргуриоса.
– И теперь мы великие воины, ты и я. Но нам везло, правда?
Он посмотрел на Каллиадеса, и тот кивнул в знак согласия, догадываясь, к чему клонит друг.
– Так почему же, – нахмурился Банокл, – почему, во имя Аида, такая, как Рыжая, которая никогда никому не сделала зла, умерла, хотя мы все еще живы? Какой проклятый бог решил, что она должна умереть такой глупой проклятой смертью?
Он посмотрел на Каллиадеса, и тот увидел горе и гнев в голубых ледяных глазах друга.
– Иногда шлюх убивают, – продолжал Банокл. – Всякий знает: это опасное занятие. Но Рыжая перестала быть шлюхой, когда вышла замуж. Она просто любила те медовые пироги, а он был единственным пекарем в городе, который все еще их пек. Вот почему она попросила его прийти в наш дом.
Снова воцарилось молчание.
– И он был всего лишь тощим маленьким коротышкой.
– Он был пекарем, – ласково сказал Каллиадес. – У него были сильные руки и плечи. Рыжая не могла защититься.
Банокл все еще молчал, глядя, как небо темнеет, становясь дегтярно-черным. Потом сказал:
– Эта жрица… Пирия, Каллиопа, как бы она себя ни называла. Она умерла хорошей смертью, спасая свою подругу. И та царица на вороном жеребце. Обе они имели возможность умереть смертью воина, хотя и были женщинами. Но Рыжая… – голос его прервался. – Говорят, герои, погибшие в битве, отправляются в поля Элизиума и пируют в Зале Героев. Я всегда это предвкушал. Но что случается с женщинами-героинями? Такими, как Пирия и та царица? И что будет с Рыжей? Куда она отправится теперь?
Каллиадес знал, что душу его товарища переполняет отчаяние и горе утраты. Банокл обычно жил по простому закону воина: если кто-то убивает твоего друга или товарища по оружию, ты мстишь. Но как он мог отомстить мертвому пекарю?
Каллиадес вздохнул.
– Я не знаю ответа на эти вопросы, друг мой. Может, когда-нибудь ты все выяснишь. Я на это надеюсь.
Он тихо добавил:
– Мы видели много смертей, ты и я – больше, чем другие. Ты знаешь не хуже меня, что смерть не всегда приходит за теми, кто ее заслуживает.