Тройка запряженных кузнечиков
Шрифт:
А сонный флаг свисал на мачте у самой земли. Звездочет ощущал, как щекотно рукам его, как не терпится им поскорее взять прохладное полотнище. Наверное, немного поспешил он, потому что часовой едва отошел от мачты, как Звездочет уже отделился от корявого ствола и жадно задергал полотнище на крепкой, как проволока, бечеве.
И не повезло Звездочету!
Он дергал полотнище, комкал и дергал, оно же не поддавалось, и тут часовой изумленно и тихо воскликнул: «А!» — точно облили его водой, а потом крикнул пронзительным голосом, от которого могли пробудиться все птицы, все звери, все люди, и бросился на Звездочета, обвил его ноги беспощадными тисками, и Звездочет никак не мог освободиться из тисков. И вот уже в одно мгновение пришел в движение стан неприятеля, точно у них не слали, готовили засаду, и замелькали чьи-то фигуры, кто-то навалился на Звездочета так, что вздохнуть было трудно, и панический говор слышался, возгласы, и фонарики уже отовсюду били, и кто-то взахлеб кричал:
— Звездочет! Звездочета поймали!
2
Все пропало, он в плену, и флаг по-прежнему щелкает под ветром на мачте. И теперь позор всем рыбозаводским: он в плену, в плену!
С этой ранящей мыслью Звездочет попробовал вскочить, но он был связан ремнями по рукам и ногам. Селивановские с добродушным смешком вынесли его из шалаша, как куклу, развязали. Он рывком подхватился и слепо, щуря глаза от стыда, обвел селивановских, никого не выделяя, никого не узнавая. Ах, надо было ночью бежать, если не удалось сорвать флаг, надо было бежать, ломиться через кусты по чужому берегу, миновать Селивановку, а потом всю ночь идти вокруг озера, во тьме различать незнакомые рыбацкие избы и взбираться на деревья, чтоб сверху следить, не обнаружится ли вдали бессонная лампочка под навесом рыбозавода!
Селивановские обступили его тесно, дышали разгоряченно прямо в лицо, так что Звездочет чувствовал их ненасытное любопытство. И когда он снова посмотрел на них — на предводителя селивановских, курчавого Багратиона, на толстого белокурого Стаса, на других, которых не знал по имени, и на девочку, вовсе незнакомую, глядевшую на него с сожалением, — то подавил тяжкий вздох и словно бы примирился с мыслью, что он тут пленник, что с ним могут поступить как захотят и что все на этом берегу против него: первобытные шалаши, и флот, и сухо щелкающий на ветру бело-голубой флаг. Он опять взглянул в чужие лица, и сладкая боль родилась в груди, оттого что селивановские стоят и замышляют что-то и каждый, наверное, хочет стукнуть его, лишь девочка с по-взрослому причесанными волосами, такая незнакомая, нездешняя, сочувствовала ему.
С вызовом поглядывая на Багратиона, он сказал:
— Все равно ведь отпустите!
— Вроде бы неприлично разговаривать с голым королем, — насмешливо сказал своим селивановским Багратион, так что селивановские дружно захохотали, а Багратион распорядился: — Выдайте ему одежду.
И словно лишь сейчас Звездочет обнаружил, что он стоит перед селивановскими в одних плавках, как и пустился в ночное плавание, и с тоскою посмотрел на озеро, на ртутный блеск его, на обширные воды, где ночью свои ребята ожидали его, возвращения. Может, и не захотел бы Звездочет облачаться в чужую одежду, но ему настойчиво помогали. Он оказался в тенниске с узорами глобусов, в замусоленных штанах, странный самому себе и все же не изменивший себе — такой же подтянутый, ловкий, большеглазый, готовый и теперь, как всегда, на риск, на побег, на все.
Но вот его подтолкнули и повели к ближней, отставшей от деревни избе, и, как только вошли в сумрак смуглых бревен, где был, наверное, штаб селивановских и где проворная бабка управлялась с ухватом у пламенной печи, ало позевывавшей и делавшей бабку краснокожей, Багратион сказал, едва селивановские расселись по лавкам:
— Расскажите, как были заброшены сюда?
И эта строгость, с какою спрашивал Багратион, эта сухость обращения поразили Звездочета. Он тут же представил, как будут издеваться над ним и даже, наверное, пытать, чтобы он во всем признался, и мысль о предстоящих мучениях почему-то была сладка.
— Ничего я вам не скажу, — произнес Звездочет ровным голосом. — Хоть станете мучить, а не скажу.
И странно — слова его понравились Багратиону, потому что Багратион ухмыльнулся довольно, а потом опустил книзу глаза, точно устыдился чего-то, точно боль причинил ему, Звездочету.
Девочка же смотрела на него по-прежнему с сочувствием, как бы дразня своей жалостью. Звездочет хмурился, косился на ее ноги в модных туфельках и слушал недобрую тишину, и в этой недоброй тишине прозвучал недобро голос толстого Стаса:
— А что — вот и будем мучить. Подвесим за ноги, пока не заговоришь.
И когда он сказал это, Звездочет вздрогнул, тут же догадываясь, что ночью, когда его поймали и скрутили, это кровожадный Стас уперся ему так больно коленкой в спину. Звездочет презрительно посмотрел на толстого белокурого Стаса, затем глянул в окно, из которого видно было озеро, и его так потянуло к своим, рыбозаводским, увидеть повсюду мережи на колках, подле рыбаков постоять, поглядеть, как взвешивают пудовую щуку!
— Ничего я вам не скажу, вы меня и так отпустите, — сказал он.
— Пусть сначала ваши на поклон приплывут, — немного заносчиво ответил Багратион.
В его словах не было угрозы, но понимал Звездочет, какая им честь держать пленника под своим флагом. И, снова переживая позор свой, он процедил дерзко, вовсе не желая выглядеть покоренным:
— Охота вам будет кормить меня даром?
— А мы не даром, — готовно отозвался Багратион. — Вот Юля, — он повел глазами на девочку, — она тут новенькая, вчера приехала из города. У нее работа на осень. По алгебре. Тебе и поручаем подтянуть, ты же мировой математик.
Да, живешь на том берегу, а знают о тебе и на этом, знают, что ты мировой математик, потому что твой отец, Викентий Васильевич, преподает математику в школе. Но только сейчас Звездочету подумалось, что умный предводитель Багратион замыслил особое, утонченное наказание, чтобы он, пленник, не сумевший похитить флаг, сидел на чужом берегу день, два или пять с какой-то дурой, с какой-то девчонкой и забывал, что он мальчишка, разведчик, воин отряда рыбозаводских. О, как испепеляюще глянул Звездочет на Юлю! Ему захотелось, чтобы она обиделась и отказалась от его помощи, и потому спросил у Багратиона:
— А как она — не очень тупая?
— Нормальная девчонка, — отвечал Багратион.
Звездочет надеялся, что Юля после слов его топнет каблучком или губы надует, как это умеют делать ее сверстницы, но она с любопытством, с откровенной улыбкой посматривала на него, точно повеселили ее слова пленника. И то, что она не разобиделась, смутило Звездочета и подсказало ему, что девочка эта взрослее своих лет.
А Багратион опять сделался строгим и снова произнес с подчеркнутой сухостью, как и вначале, едва они зашли в избу: