Тройная игра
Шрифт:
— Слушай, Никон, — сказал он, еще раз прикинув расклад сил. Никон, мужик серьезный и уж заточку-то какую-нибудь имевший наверняка, стоял слишком близко. Генерал был подальше, но… Может, он и не слишком тренирован — научился небось в свое время по зубам бить, и ладно, но если они навалятся вдвоем, если не вырубить сразу же хотя бы одного из них, здесь, в этой тесноте ему придется худо. А если учесть еще и коридорных, которые могут возникнуть по первому же зову, он вообще должен действовать только наверняка. — Слушай, Никон, я все давно хочу у тебя спросить… Вот вы меня тогда короновали, да? Короновали, несмотря на то, что никакой я не вор… по крайней мере, тогда им не был… Я, знаешь ли, тогда даже по фене не ботал. Зону не топтал… Только вот парашу, как вы любите говорить, нюхал, пока в СИЗО сидел…
— Ничего, по-нынешнему и этого достаточно. Я вижу: мужик наш, толковый, правильный… Короче, глянулся ты мне. Думаешь, этого мало?
— Да ладно, брось ты! Какой я вам свой, свой у вас этот, Кент. Не зря он мне все время талдычит: правду, дескать, Никон говорит: не наш ты…
— Слушай ты его больше! Подумаешь, Кент, — нисколько не смутился Никон.
— Да он-то как раз мне по барабану. А вот ты — это другое дело. Ты, пахан, кому угодить-то хотел, когда за меня на том сходняке слово замолвил? А на тебя глядя — и все остальные… Молчишь? Ну тогда я скажу. Потому ты так сделал, что вот им, ментам, — Игорь Кириллович кивнул на Суконцева, — надо было, чтобы меня короновали, и ты выполнил их заказ. Так что не будем вдаваться, кто из нас ссученный, а кто какой. Оба мы тут друг друга стоим. А может, и нет, ты вон, я вижу, — он снова кивнул на Суконцева — плотнее меня с ментовкой-то корешуешь.
— Здорово! — развеселился с чего-то Никон. — Доехало! И десяти лет не прошло!
— Ну это-то как раз неважно. Я все это знаешь к чему тебе говорю? Если ты, сучара, меня хоть пальцем тронешь — сам ли, чего я тебе не советую, подошлешь ли кого, — тут же все будут знать, кто ты есть на самом деле. Клянусь!
— Видал какой грозный, — не оборачиваясь к Суконцеву, сказал Никон; узкие его глазки стали хищными, совсем превратились в щелки. — Ты хоть шурупишь башкой своей лоховской, че ты сказал-то? Я ведь тебя за такие оскорбления теперь на колбасу порезать должен! Ишь раздухарился. Ты все же хайло-то свое не больно бы разевал, крестник. У тебя все равно на меня ничего нет, одно фуфло. А у меня и доказательства и свидетели! — Он в который уже раз показал на Суконцева.
— Ну уж хера! — неожиданно сказал тот. Откинулся, не вставая со стула дотянулся до двери, брякнул в нее кулаком. — Вася! — И тут же на пороге как по волшебству возник мешковатый Вася. — Вася, — лениво сказал ему Суконцев, — объясни м-м… товарищу, что тут у нас к чему… В порядке следственного эксперимента…
Игорь Кириллович сидел на прежнем месте, он все видел, но, к сожалению, сделать уже ничего не мог — едва он начал подниматься со своего стула, как Вася, откуда только что взялось, в прыжке, без всякого замаха ударил его ребром ладони по шее. Ударил несильно, но не ожидавший от него такой прыти Игорь Кириллович все же по-настоящему, эффективно защититься, поставить блок так и не сумел. Васин несильный удар словно парализовал его, так что потом он видел и слышал все, что в нарядной Никоновой камере происходило, а сделать ничего не мог.
А когда Игорь Кириллович начал окончательно сознавать, на каком он свете, и понял, что хотя он и сидит на прежнем месте, но обе его руки прикованы наручниками к трубе отопления, к нему снова наклонился Суконцев.
— Ты все понял, тля? — спросил генерал. Игорь Кириллович не счел нужным разговаривать с ним, и тогда Суконцев, усмехнувшись, вытащил у него из кармана бумажник, выудил в нем расписку, сунул бумажник опять в карман и распорядился: — Вася, объясни господину бизнесмену про его права еще разок…
Теперь Вася продемонстрировал всю приобретенную в стенах замка науку: он бил и бил его, связанного, с замечательной методичностью. Раз, другой, третий. Бил под дых, туда, где не остается следов, при этом чего-то все сопел и тряс головой.
— Ну чего ты там закопался? — не выдержал Суконцев.
— Крепкий, зараза, — с оттенком восхищения и азарта сказал молчун Вася. — Никак я ему пресс не пробью!
— Да хер бы с ним, с прессом, — сказал Никон, наливая большую стопку коньяку и протягивая ее труженику Васе.
— Сейчас, — сказал тот, как бы отказываясь пока от выпивки, и ударил еще раз — с душой, с оттяжкой. — Ну вот, — заметил он довольно, когда Грант, как-то странно ухнув, обвис на своих наручниках. — Кажись, достал. — Он маханул коньяк залпом, солидно объяснил: — По лицу нельзя, по лицу следы остаются… — И еще пробормотал: — По лицу… По лицу и дурак может…
— Ай, брось ты! Дай ему по мозгам, все равно ему отсюда не выходить!
— А вот это ты не мечтай, — прохрипел Игорь Кириллович. — Ты что думаешь, я совсем глупый? Я кого надо с утра еще предупредил, где меня искать, если что.
Суконцев и Никон быстро переглянулись — решали, блефует он или нет.
На этот раз они Игоря Кирилловича отцепили, даже налили коньяку, чтобы привести в чувство. Теперь с ним разговаривал сам генерал. Сел напротив, смотрел на него мудрым и усталым взором, вроде бы даже с каким-то сочувствием в глазах: зачем ты, мол, мужик, и себя и нас мучаешь…
— Ну что, гуськовский любимчик, все понял или посадить тебя на доследование в одну из камер? Тут всякие есть камеры-то. Ты, поди, сам знаешь. Что было, чего не было — все расскажешь…А мне, чтобы тебя законопатить, тут даже разрешения на арест не надо — видишь, как ты удобно все сам же и устроил… Ладно, короче: если хочешь жить — с тебя за наркоту пятьсот тонн зеленых. Такое мое условие.
— Ага, — одобрительно вставил Никон, — и еще столько же вернешь в общак. — Постучал по все еще лежащему на столе завтрашнему номеру «Молодежки». — Газета зря писать не будет. А раз взял — значит, верни!
Суконцев кивнул одобрительно — мол, все так и есть.
— И давай его на счетчик, — скомандовал он Никону. — А то начнет Муму трахать…
— Уж это как пить дать, — охотно согласился Никон. — Значит, так. Сроку тебе… Сколько ему отмерить? — спросил он у генерала.
— А хер бы с ним, мы не звери. Дай ему побольше… Дай десять дней, ему хватит. Он у нас бизнесмен небедный…
Он ненавидел сам себя — надо же так лопухнуться, так попасться! Он, такой битый, такой опытный волчара, и залетел как сопляк, как неопытный, беспомощный мальчишка! Все в нем горело и клокотало — от ярости, от оскорбления унижением, от жгучей жажды мести.
Проведя ночь без сна, он почти догадался, как это все вышло, даже представил себе в лицах: вот грозный, похожий на смерть Суконцев, соблюдая всяческие предосторожности, пришел «на прием» к Никону. Мог бы вызвать его к себе повесткой, да побоялся, придумал себе какой-то следственный эксперимент. Сначала грозил, потом юлил, потом не выдержал, стал взывать к совести: отдай, мол, незаконно присвоенную наркоту сыну Толику, прирежут ведь злые чечены мальчика или его, заслуженного человека, под самоубийство подведут. Наркоту не можешь — отдай деньги… Никон, конечно, поизгалялся — как зэку не поизгаляться над милицейским генералом! Как говаривал О’Генри, и не хочется, да жаль упускать такой случай. Пустое, мол, говоришь, начальник, какая наркота, какие деньги, знать ничего не знаем, ведать ничего не ведаем. А потом, наверно, предложил к восторгу Суконцева: мы-де с тобой умнее сделаем, чтоб никому не обидно, мы с тобой эти денежки с Гранта слупим. Игорь Кириллович скрипел зубами от ненависти. Но что толку быть умным задним числом!