Тройная игра
Шрифт:
— Ну почему, я знаю. Я даже знаю, что ты скажешь дальше, — решительно перебила она.
— Ну-ка, ну-ка!
— Ты опять скажешь: «Если со мной что-нибудь случится» — и так далее…Угадала я?
Он посмотрел на нее одобрительно:
— Умница, девочка. Действительно угадала. Так прямо и скажу: если со мной что-нибудь случится — хозяйкой всего этого станешь ты. Вот это, — он положил руку на шкатулки, — поможет тебе уладить все проблемы — оплатить нотариусов и юристов, погасить все налоги на имущество… А дальше… Они могут сослужить тебе и добрую службу, и плохую. Поэтому давай пока решим так. О тайнике знаем только мы двое — ты и я. Ты, наверно, сама понимаешь, какой степени доверие я тебе оказываю… Не обижайся, котенок. Чувства чувствами, а
— Дурак, — сказала она и заплакала.
— Прости, котенок. — Он поцеловал ее в соленые глаза. — Но я должен тебе все это сказать, понимаешь?
— Это ты меня прости, — всхлипнула она. — За дурака. Ладно?
— Все, проехали. — Он успокаивающе положил ей на голову руку. — Давай дальше, потому что я хочу на сегодня покончить с этим разговором. Ладно? — Она, всхлипнув, согласно кивнула. — Я тебе покажу, где прячу ключ, там же будет и шифр. Если что… — Она укоризненно вскинула на него заплаканные глаза. — Короче: придет край — воспользуешься. Не придет — делай вид, что ты ничего про это не знаешь. Ладушки? Дневник, — сказал он, запирая сейф и ставя на место доски, — я еще кое-чем дополню. Есть у меня свежие записи… Они все на таких вот листках, как в тетради. Видела: по краю две дырки…
Это-то было как раз самое простое — узнать странички, которые должны бы занять свое место в синей тетради…
Но вообще-то, хотя она и видела, какое значение Игорь придает этой тетради, в тот момент у нее самой тетрадь особого интереса не вызвала: ну есть у него какие-то деловые бумаги, может, даже таящие чьи-то тайны — ну и что из того? Она об этих тайнах ничего конкретного не знает, да и неинтересны они ей. Так что если даже ее начнут пытать — все равно ей сказать нечего.
Впрочем, в то, что кто-то может начать ее пытать, верилось с большим трудом. Тут Игорь в своих предупреждениях, наверно, малость перебарщивал. И вообще, как-то он очень уж ждет беды… Прямо психоз какой-то… Хотя вообще-то какой-нибудь психоаналитик сказал бы, наверно, что это даже естественно — носить в душе страх за будущее, когда у тебя в голове постоянная забота о таком большом деле, как «Милорд», а тут еще тебе на шею вешается какая-то глупая девчонка… Нет, она должна специально подумать, как стать ему настоящей помощницей, а не только девочкой для украшения жизни.
А вино от неведомого ей Ивана Аверьяновича и впрямь оказалось удивительным — едва он разлил его по бокалам, дом наполнили запахи ушедшего лета. А еще сквозь него можно было смотреть на огонь в камине — тогда бокал начинал казаться огромным излучающим таинственный свет рубином.
Самоцветом, защищающим от бед и сулящим счастье…
Ближе к семи Михаил, как они с генералом и договаривались, подъехал на Якиманку. Кафе он нашел почти сразу и почти сразу же увидел большую черную иномарку с плотно затонированными стеклами и голубыми милицейскими номерами. Едва он поравнялся с ней, одна из дверц машины открылась и знакомый уже Михаилу скрипучий голос Суконцева остановил его:
— Михаил Борисович, я здесь, здравствуйте. — Не высовываясь наружу, он поманил его из машины. — Сразу, знаете, вас узнал. Давайте ко мне, присядьте, присядьте!
Штернфельду это не понравилось — даже не вышел навстречу, сволочь зажравшаяся! Подумаешь, генерал! Да тут в, Москве, генералов — как собак нерезаных… Однако куда ж денешься, пришлось в машину сесть.
— Я, знаете, подумал — ну что я буду в кафе светиться? Если бы я мог переодеться в штатское — тогда другое дело. А так… — Суконцев не без самодовольства очертил широкую дугу в районе плеч, в области своих роскошных погон. — Только ненужное внимание к себе привлекать… Давайте поговорим здесь, в машине, хорошо?
— Не уверен, что это хорошо! — недовольно сказал Михаил. — Во-первых, я привык смотреть собеседнику в глаза. Во-вторых… а что водитель — так и будет слушать наши с вами разговоры?
— Ах, это, — с каким-то даже облегчением сказал генерал, — это сейчас уладим. Садитесь, садитесь, Михаил Борисович!
Михаил нехотя сел, и генерал тотчас поднял стекло, отделяющее водителя от пассажиров.
— Ну что, теперь вы довольны? — спросил Суконцев, демонстративно разворачиваясь к нему всем своим тощим телом. — Так хорошо? Я имею в виду ваше пожелание насчет глаз.
— Хорошо, — буркнул Штернфельд.
— Экий вы… прямо кипяток… Чуть чего не по вас — и все, да?
Михаил этого немножко фамильярного, немножко юмористического тона не принял.
— Да, я привык, чтобы люди выполняли свои договоренности! — упрямо сказал он.
— Я тоже это уважаю, — одобрительно кивнул Суконцев. — Но если признаться совсем честно, я, конечно, легкомысленно назначил вам встречу в кафе. Не хотелось бы, чтобы меня кто-нибудь с вами видел.
— Почему, позвольте узнать?
— Ну как вам сказать… Слишком многие у нас к вам плохо относятся. — Сейчас генерал старательно прятал глаза.
— А вы? — не без ехидства спросил Михаил.
— Ну видите, я же с вами встретился…
— А все же? Вы мне так и не ответили…
— Экий вы… нетактичный! Позвольте мне в интересах дела не отвечать на этот вопрос.
— А вы фактически на него уже и так ответили!
— Вы что-то неправильно поняли, — словно по обязанности начал было генерал, потом махнул рукой. — А впрочем… Что греха таить, не любим мы вашего брата журналистов… А вас после подобных публикаций — особенно.
— Ну и какой же тогда смысл в нашей встрече?
— Смысл? А что, разве не бывает так, что у людей совпадают интересы? Как там говорили англичане? У нас нет друзей, у нас есть общие интересы, так?
— Что-то в этом роде, — кивнул Мишка. — Ну и что же это за общий у нас с вами интерес?
Генерал отвернулся, решаясь.
…Едва начав искать пропавшие наркотики, Суконцев очень быстро понял, что загоняет себя в угол.
«Ты чего, начальник? Ты просил нас наркоту перепрятать — мы перепрятали, сынка твоего спасли. А насчет дальше — у нас уговора никакого не было. А потом, почему ты решил, что это мы? А может, это сами таможенники? Или тот же Грант?»
Он не мог их прижать, потому что тогда выдал бы сам себя, свой интерес. И он решил взяться за Гранта, с него получить компенсацию за утраченную Толиком наркоту. Огромные, между прочим, деньжищи…
Долго размышляя, как выручить попавшего в беду сына, он придумал, что надо сделать, чтобы комар и носа не подточил. Может быть, он впервые в жизни разработал, как ему казалось, гениальный план. Раскрыв кое-какие внутренние тайны этому вот Штернфельду, явному еврейчику и отличнику (две категории особо ненавидимых им людей), он мог одним ударом утопить, стереть с лица земли, вывести из игры эту хитрую сволочь Гранта. Дело было не только в том, что он ненавидел Гранта, поскольку тот фактически подставил его Толика. Суконцеву не нравилась вообще та опасная близость этого человека с шефом, которой Грант добился в результате неправильного поведения Гуськова. Для Гранта, этого афериста и фарцовщика, они, милицейские генералы, должны были оставаться небожителями. А он, этот самый Грант, стал собутыльником одного из небожителей, корешевал с ним и мог уже знать много такого, чего знать ему просто не положено. Например, с какой стати ему должно быть известно, что тот же Гуськов позволяет себе кричать на него, Суконцева, и вообще за человека его не считает? Так вот, уберя с игровой доски такую фигуру, как Грант, он тем самым свалил бы и его покровителя, то бишь Гуськова, и мог бы занять его место. Игра была наверняка безопасная: не Гранта же ему бояться, в самом-то деле? А Гуськов… Гуськов, если даже и пронюхает что-то о том, как он его подставил, вряд ли уже успеет что-нибудь сделать. Так обмаравшегося генерала даже сам министр не рискнет вытаскивать из его дерьма…