Тройной прыжок
Шрифт:
Так в кино идут поезда, перед тем как их подорвут партизаны.
И вдруг…
Ровная линия состава надламывается. Тепловозы вздыбливаются — лезут друг на друга.
И вот уже первый из них летит вниз.
Мы с Люсей бежим вверх по насыпи. Люся что-то кричит.
А может быть, это кричу я?
Тепловозы один за другим летят вниз. Они катятся по высокой насыпи, по склону холма.
Один, второй, третий, четвертый…
А внизу в домах спят люди. Они спокойно лежат в постелях. Они
Сейчас они врежутся в здания, сомнут стены, раздастся взрыв…
— А-а-а! — в отчаянии кричу я…
— Что с тобой? — спросила Люся.
Они по-прежнему стояли в последней кабине несущейся в ночи сцепки.
— Ничего.
— Ты вдруг дернулся…
— Нет, ничего.
Не может же Олег рассказать ей, о чем он думал сейчас. Он представил себе, как они спрыгнут с тепловозов. Зачем только он подумал об этом?
Люся все еще всматривалась в темный горизонт, на что-то надеясь.
— Они нас теперь не догонят?
— Наверное… нет.
Сейчас уже нельзя врать. Надо говорить только правду.
— Значит… будем прыгать?
— Придется. Да ты не бойся!
— Я не боюсь.
— Все будет в порядке…
Если все будет в порядке, они окажутся на насыпи и начнут ощупывать синяки. А тепловозы уйдут вперед, к повороту и…
Олегу не хотелось думать, что будет дальше.
Послышалось всхлипывание.
— Не реви! — сказал Олег.
— С чего это ты взял! — сердито ответила Люся и затихла.
А я все думал. Мне еще никогда в жизни не приходилось так думать.
До сих пор самый сложный вопрос, который я решал, был: «Идти сегодня в школу или не идти…»
А сейчас я должен был думать не только о себе. Я не мог не думать о Люсе.
И потом, не мог не думать о тех людях, что сейчас спали в постелях в Узловой, в домах, стоящих под насыпью.
«Брось, — говорил я себе. — Ну что ты. О чем тебе думать? Ведь тебе ясно сказали: «Прыгай! Прыгай во что бы то ни стало!» Ну, значит, и надо прыгать. И нечего тут раздумывать. Прыгай — и все! За тебя решили!»
Ну, а если бы я не услышал радио? Тогда бы точно прыгнул. Ведь мы все равно собирались прыгать.
Я же не обязан был знать о повороте. Откуда мне знать? Может быть, я никогда в жизни не был в Узловой…
И радио не слышал. Неизвестно, когда сломалось радио. Допустим, оно сломалось на секунду раньше? Вполне могло. И я бы не услышал про поворот. Ничего бы не знал.
Кто может сказать, что я слышал радио? Никто! Ведь я был там о д и н. ОДИН! И никто никогда не узнает об этом. Никто не упрекнет.
Хорошо, что я ничего не сказал Люсе про поворот. Как будто чувствовал. Мы спокойно спрыгнем с ней. Ну, может,
И все. Хватит об этом думать…
Но я не мог не думать.
Я никогда их не видел, но они все были передо мной, те, что спокойно спали сейчас в своих постелях.
Большие и маленькие Ребята вроде меня. Мамы, похожие на мою маму. Девчонки, такие, как Люся, и такие красивые, как Элка Зарафьян. И совсем мелюзга, первоклашки, и те, что ходят еще в детский сад или даже совсем не ходят, а спят в колясках.
Они все были рядом со мной.
Но что я могу сделать, чтобы помочь им? Я же не могу остановить тепловозы.
Хорошо пионеру из «Родной речи», который предотвратил крушение. Увидел лопнувший рельс, снял галстук и побежал навстречу поезду. И пожалуйста, уже герой!
Но я не могу добраться до передних тепловозов. Никак не могу. Они не сообщаются. Никаких дверей, перил, площадок. Не могу же я перескочить из одной закрытой кабины в другую.
Только если с крыши на крышу… Нечего и думать об этом! Тогда уж лучше прямо под колеса. С крыши на крышу при такой скорости, в темноте!..
Хватит, довольно травить себя, все равно ничего ты сделать не можешь. Сейчас начнется подъем, и мы с Люсей спрыгнем на землю. Спокойно спрыгнем.
И нечего думать о всякой ерунде. Ты не герой, не Матросов и не Брумель. Да еще посмотрел бы я, как Брумель прыгнул. Это не на стадионе в яму с опилками. Это совсем другое…
Ведь никто ничего не узнает. Никогда в жизни.
Только я буду знать. Тоже всю жизнь.
Всю жизнь буду носить это в себе. И буду помнить. Утром за чаем, днем на работе, вечером, ложась спать.
Ночью мне будут сниться летящие вниз тепловозы и дома под ними, белые, как на картине «В лунную ночь».
Разве я смогу жить, если всегда буду помнить об э т о м!
Через люк в машинном отделении можно выбраться на крышу. Впереди семь секций. Нет, шесть, последняя не в счет. Значит, надо прыгнуть пять раз…
Я никогда не смогу этого сделать!
Я вернусь домой. Мама будет счастлива, что я уцелел. Потом приедет отец. Он посмотрит мне в глаза и все поймет. И придется рассказать…
Нет, не только потому, что ему трудно, невозможно врать. Не только…
Я знал, почему мне придется ему рассказать. Потому что сам он никогда бы не спрыгнул с поезда, если бы беда грозила другим людям. Он бы точно влез на крышу, чтобы добраться до первых тепловозов. Он бы не вспомнил даже, что у него раненая нога до сих пор болит в колене.
Его ранили в конце войны, летом сорок пятого. Он пошел на фронт добровольцем. Он был тогда чуть старше меня. Они ехали на Запад, но там война кончилась, и их повернули на Восток.