Трудная позиция
Шрифт:
Она стояла перед ним — высокая, тонкая, в своем любимом черном платье с узкими рукавами. Волосы у нее были аккуратно и со вкусом уложены в большой тугой узел. Она выглядела довольно молодо, хотя ей уже давно перевалило за сорок, и два их сына служили в армии: один — в авиации, другой — в морском флоте.
Раньше, до переезда мужа в училище, Александра Терентьевна работала заведующей библиотекой большого воинского гарнизона. Здесь, на новом месте, свободной должности в библиотеке не оказалось, и она первое время скучала, не зная, к чему приложить руки. Устраиваться на другую,
— А я тебе вот что посоветую, — сказал как-то жене Артемий Сергеевич. — Поработай-ка ты в женсовете. Зарплаты, правда, тут нет, но ведь человек живет не единым хлебом.
И Александра Терентьевна без долгих раздумий согласилась.
И вот уже больше года она была председателем женсовета. Сегодня на очередном заседании она вела разговор о культурном досуге семей офицеров. И получилось так, что сама же первая потерпела неудачу. А ведь утром еще Александра Терентьевна предупредила мужа, чтобы пришел пораньше. Потом позвонила в кассу театра и попросила оставить билеты. И все это, как говорится, пошло прахом.
— Так ты позабыл, что ли? — снова спросила мужа Александра Терентьевна.
— Нет, Шура, не забыл, — грустно ответил Осадчий. — Просто не смог. Вопрос один важный решить нужно было.
— Так у тебя всегда вопросы. Когда их нет?
— Этот особый. И генерала долго у себя не было.
— Понятно, понятно. А я, как дурочка, летела со своего заседания, даже с Екатериной Дмитриевной поговорить толком не смогла.
— Не обижайся, — виновато посмотрев на нее, сказал Осадчий. — Теперь все равно дела не поправишь.
Он разделся, неторопливо причесал волосы перед зеркалом и, взяв жену за оба локтя, ласково пообещал:
— Завтра пойдем в театр. Хорошо?
— А вот и не знаю, пойдем завтра или нет, — сказала, пожав плечами, Александра Терентьевна. — Екатерина Дмитриевна к себе в гости пригласила на завтра.
— Одну тебя, что ли?
— Почему одну? И тебя тоже. Пора, говорит, уже встретиться, чаю вместе попить. Разве Андрей Николаевич ничего не говорил тебе?
— Да видишь ли, Шура, у нас разговора такого не было. Совсем о другом речь шла. О неприятностях разных.
— И до этого не приглашал?
— Не помню, Шура. Может, когда и приглашал.
— Но раньше ты не забывал почему-то, — сказала Александра Терентьевна и, тяжело вздохнув, стала собирать ужин.
Осадчий сел за стол, развернул свежую газету. Он чувствовал: неспроста завела с ним этот щепетильный разговор Александра Терентьевна. И жена Забелина приглашала их тоже с определенным прицелом. «Стараются женщины, — с болью подумал Артемий Сергеевич. — Рассчитывают, наверное, как сядут их мужья за один стол, выпьют по рюмке коньяку — и все пойдет у них по-прежнему, без сучка и задоринки. Нет, не пойдет, как видно. Другой ключ искать нужно, не за семейным столом, нет, а там, в управлении, в дивизионах».
За ужином Александра Терентьевна долго сдерживалась, хотела, чтобы муж поел спокойно, а как только стали пить чай, не вытерпела, спросила:
— Что все-таки произошло у вас сегодня? Или нельзя говорить?
— Почему нельзя? — поморщился Осадчий. — Ты историю с Саввушкиным помнишь?
— Очень даже.
— Ну вот, а теперь с курсантом Красиковым такое же происходит. И генерал уже решение принял отчислить.
— А ты что же, не согласен?
— Я, Шура, с равнодушием не согласен и с тем, что кое-кто трудности стороной обойти хочет. Разве этому нас партия учит? И не за этим я в политработники из командиров перешел. Понимаешь ты меня?
— Да, конечно, — согласилась Александра Терентьевна..
Осадчий сдвинул свои жесткие брови, потом решительно встал и вышел из-за стола.
— Вот что, Шура. Я должен обязательно повидать Крупенина.
— Сейчас? — удивилась жена.
— Именно сейчас. И ты уж не обижайся, пожалуйста. Ладно?
Оставшись одна, Александра Терентьевна несколько раз прошлась по комнате, потом села за письменный стол мужа, отыскала в ящике фронтовую фотокарточку, сделанную каким-то военным корреспондентом на острове Эзель, и долго смотрела на нее. На снимке у гранитной скалы стояли два молодых еще офицера — Забелин и Осадчий, усталые, запыленные, и оба с автоматами, как солдаты. На обратной стороне снимка рукой Забелина было написано: «Дорогой Артем, не забывай этих трудных дней никогда».
15
Больше часа вышагивал Крупенин по скользкому, обледенелому тротуару на центральной городской улице возле гарнизонного Дома офицеров. Раньше здесь частенько встречал он Надю. В семь вечера она заканчивала занятия в детской музыкальной группе и, выбежав на улицу, с беспокойством спрашивала:
— Замерз, да? А почему не зашел в раздевалку?
Он брал ее под руку и, весело отшучиваясь, вел в кино или домой по затихающим длинным улицам.
Сегодня Надя появилась намного позже обычного. Может, чувствовала, что он ее ждет, и потому старалась не торопиться, а может, просто дела задержали. Но, увидев Крупенина, она сделала вид, что не заметила его, и прошла мимо, гордо подняв голову. Он поймал ее за руку, пытаясь остановить и завести разговор.
— Нет, нет, я не могу. Мне нужно готовиться к занятиям. — Надя торопливо, свернула к троллейбусной остановке и, не сказав больше ни слова, нырнула в отходивший уже троллейбус. Дверь захлопнулась перед самым носом Крупенина.
— А, черт! — Крупенин отпрянул в сторону и остановился в растерянности, не зная, что теперь делать.
Троллейбус долго буксовал, а когда преодолел льдистый участок, неожиданно остановился и распахнул двери.
— Поспешайте, товарищ военный! — позвала пожилая добродушная кондукторша. И когда Крупенин сел, шутливо прибавила:
— Чуть-чуть не ограбили вас при честном народе. Уж извиняйте.
При этом она виновато посмотрела в сторону Нади. Но та не подняла даже головы, словно ничего не слышала и не видела. Кондукторша догадливо поджала губы и заговорщически кивнула Крупенину: ничего, дескать, милые бранятся — только тешатся.
Всю дорогу ехали молча.
— Так и уйдешь? — спросил Крупенин, когда вышли из троллейбуса и до Надиного подъезда оставалось каких-нибудь десяток шагов. — Не хочешь разговаривать?