Трудная позиция
Шрифт:
— Слушаюсь!
Вашенцев хотел уйти из канцелярии, но задержался, сказал с подчеркнутым превосходством:
— Да, вот еще что. Пусть объяснит сыночек своему папаше, что ему бы следовало прежде всего явиться к командиру дивизиона, а уж потом устраивать встречи в гостинице.
— Хорошо, я скажу Красикову, — пообещал Крупенин.
В половине шестого вечера Крупенин и Красиков вместе вышли из казармы. Сыпал снег, крупный, густой. Не было видно даже ближайших зданий. Городок превратился в какие-то белые джунгли.
— Не заблудитесь? — шутливо спросил Крупенин.
Курсант развязал шапку, поднял жесткий шинельный воротник.
— Доберусь, — ответил он глуховато, со вздохом.
— Ну давайте. Желаю успеха.
Красиков не спеша повернулся и так же не спеша зашагал к проходной. А Крупенин свернул в кафе, что находилось рядом с курсантской столовой, в небольшом одноэтажном домике с широкими окнами. Домик этот построили года полтора назад. Мебель в нем была самая современная: легкие, с белой эмалью столы, такие же легкие стулья, похожие на раскрытые морские раковины. Даже буфетная стойка была в тон столам и стульям — белая, с синей окантовкой. И хотя никакого официального названия у кафе не, было, курсанты и офицеры величали его почему-то «Сатурном».
От кого первого пошло это загадочное название, никто не знал, но всем оно нравилось. Крупенин устроился за своим любимым столиком, заказав блины с маслом и крепкий горячий чай.
Чай он любил пить горячим и обязательно вприкуску, как пили когда-то рыбаки на Волге. У рыбаков был огромный, почти на целое ведро, чайник, который все в артели называли баклагой. А Борису он представлялся буксирным пароходиком, черным, пузатым и очень старательным, особенно в те минуты, когда начинал шипеть, фыркать и позвякивать крышкой. Чай, который наливали из чайника в большие железные кружки, тоже был особенным. В нем были смешаны запахи ромашки и дикой смородины, Клубники и вишенника, чабреца и шиповника.
Конечно, в кафе чай был не таким душистым, но все же это был отличный чай, потому что подавали его в двух фарфоровых чайниках: в маленьком — заварку, в большом — крутой кипяток. И каждый посетитель мог наливать его в стакан по-своему, как хотел.
Ожидая заказанное, Крупенин смотрел на дверь и думал о Наде. Ему хотелось, чтобы она появилась в кафе так вот, сразу, внезапно, вся запорошенная снегом, веселая. И хотя он знал, что появиться здесь она не может, все же взгляд его не пропускал никого, кто распахивал дверь.
В кафе несмелой, вкрадчивой походкой вошел Красиков. Крупенин недоуменно посмотрел в мокрое от снега лицо курсанта.
— Вы почему вернулись? В проходной задержали?
Красиков отрицательно покачал головой.
— А в чем же дело?
— Вас хочу пригласить, товарищ старший лейтенант, — смущенно сказал Красиков.
— Зачем это? — не понял его Крупенин. — Отец ждет сына, а тут вдруг и сын, и я... Я и завтра могу. Сегодня неловко, неприлично даже.
— Но я прошу вас, товарищ старший лейтенант. Очень прошу. Не могу я без вас.
От волнения курсант даже слегка заикался.
— Ну что ж, надо так надо, — вздохнул, поднимаясь, Крупенин.
Пробегавшая мимо молоденькая официантка с подносом, заметив, что клиент ее намерен одеваться, спросила с удивлением:
— Куда же вы, товарищ старший лейтенант? А чай? А блины?
— Да вот, дела, — виновато развел руками Крупенин. — Придется потом уж. Извините.
...Отец Красикова, занявший отдельный номер на втором этаже городской гостиницы, не ожидал, по-видимому, что сын придет в сопровождении офицера, встретил обоих сдержанно, с подозрением.
— Это что же, извиняюсь, всех у вас под охраной выводят?
Но, узнав, что Крупенин — тот самый командир, который написал ему письмо о сыне, сразу изменил тон, деловито отрекомендовался:
— Красиков Прохор Андреевич. Истый волжанин. Мастер по лодочной и баркасной части.
Рослый, с выпуклой, хорошо развитой грудью, с сильными грубыми руками, он действительно был похож на тех коренных волжан, которых Крупенин видел еще в детстве на рыболовецких баркасах и на плотах, проносившихся по речной быстрине наподобие ковров-самолетов. Сын в сравнении с Красиковым-старшим, несмотря на курсантские погоны, выглядел совершенно подростком и был мало похож на отца.
— Вот, стал быть, и свиделись, — уже по-свойски заговорил Прохор Андреевич. Он подал Крупенину стул, пригласил садиться. — Сюда вот пожалуйте, к столу. Тут мы враз все обговорим, обоснуем как есть. И ты тоже проходи, — сказал он сыну, задержавшемуся у вешалки. — Да прямей на отца смотри. По твоей нужде ведь путешествие совершил. Дела бросил.
Он распахнул чемодан, вынул бутылку водки, хлеб, кусок сала пахучей домашней засолки, большого копченого леща и все это, порезав, аккуратно расположил на столе. По-хозяйски ополоснул стоявшие у графина стаканы, в каждый налил по ровной порции.
— А этого, может, и не нужно, — сказал Крупенин, почувствовав еще большую неловкость. — Посидим, потолкуем без водки.
— Чего так? — настороженно спросил гость. — Запрет, может, как в Индии. Там, сказывают, за выпивку в море кидают. У вас не кидают, случаем?
— Да ведь у нас кругом степь, — засмеялся Крупенин.
— Ну, стал быть, и выпьем без боязни, а потом уж и толковать начнем. — Он первым поднял свой стакан и предложил чокнуться за знакомство и понимание. Последнее слово он произнес с особенным нажимом.
Красиков-младший тоже чокнулся, но пить не торопился, выжидающе поглядывая то на стакан, то на Крупенина.
— Ох ты скромник, — покачал головой отец. — А на всякие штучки-дрючки горазд. Давай уж задержки не чини. Чего заслужил, об том и скажем.
Сын отпил несколько глотков и отодвинул стакан, сильно поморщившись. Прохор Андреевич недобро вздохнул, но неволить парня не стал, кивнул на закуску:
— Ладно, ешь. А мы еще по одной для приличия, — Многовато, пожалуй, — возразил Крупенин.