Трудная позиция
Шрифт:
А Забелин был встревожен. Оставшись один, он вдруг подумал: а о чем, собственно, будет он говорить с командующим? Интересоваться его мнением? Но ведь командующий сам вправе спросить: «А вы-то, генерал, имеете свое мнение?» Правда, Забелин мог бы поставить перед Мартыновым другой вопрос — об участии в этом деле представителя штаба округа. Но опять же, заводить такой разговор, не посоветовавшись предварительно с командирами дивизионов и преподавателями тактики, было преждевременным.
«Да, да, нужно непременно посоветоваться», — подумал Забелин. Он быстро застегнул шинель, надел папаху, приказал дежурному закрыть на ключ кабинет и, нигде больше не задерживаясь, направился к выходу.
В подъезде генерал остановился, заметив шагах в десяти от себя полковника Осадчего. Осадчий тоже только что вышел из управления и неторопливо поворачивал на дорогу, которая вела к видневшемуся вдали ярко освещенному зданию клуба. Встречаться с секретарем парткома сейчас, после беспокойных раздумий над запиской помощника командующего, тем более говорить о ней, Забелину не хотелось. С него было достаточно утреннего разговора с Осадчим — во время осмотра выставленных в учебном корпусе курсантских изделий по электротехнике и радио. Вначале речь зашла о лучших работах, о том, каким образом отметить курсантов за выдумку и старательность. А потом, Забелин даже не заметил, как это вышло, разговор перескочил вдруг на крупенинские предложения. И Осадчий сразу же начал возмущаться и тем, что до сих пор не удалось потолковать о них на педсовете, что отправлены они в штаб округа без согласия парткома. И вообще, по мнению Осадчего, получалось, что многие конфликты и неприятности в училище происходили главным образом оттого, что не было должной согласованности в работе офицеров управления. «Ну, сами посудите, Андрей Николаевич, почему, например, Вашенцев не оставил еще мысли избавиться во что бы то ни стало от Крупенина? Да потому, что мы с вами способствуем этому своими разногласиями. Нет у нас привычки спокойно выслушивать друг друга, советоваться, прежде чем принять решение. Индивидуализм и самолюбие подчас мешают».
Сейчас, поглядывая издали на Осадчего, Забелин недоумевал: «И какие слова-то придумал... «индивидуализм», «самолюбие». Вот сочинитель». Он с досадой подумал, что слишком зло все-таки поступила с ними судьба, так неожиданно и беспощадно скрестив их пути-дороги. Ведь будь на месте Осадчего другой человек, иначе бы чувствовал себя и он, Забелин. Иначе бы и разговаривал с ним, не терпел бы того, что терпит сейчас, щадя старую дружбу.
Забелин постоял немного, вобрал в себя побольше холодного воздуха и, сохраняя привычную выправку, торопливо зашагал к проходной.
У дома он лицом к лицу столкнулся с выбежавшей из подъезда Надей. Она очень спешила, на вопрос отца: «Куда ты скачешь?» — ответила, не останавливаясь:
— В кино, папочка, в кино.
— Береги ногу-то! — крикнул ей вдогонку Забелин и покачал головой: «Ох и коза».
Екатерину Дмитриевну он застал хмурой и недовольной. Удивленно спросил:
— Чего это ты? Не рада, что дочь бегать стала?
— Пусть бегает на здоровье, — ответила Екатерина Дмитриевна. — Только вот не нравятся мне ее недомолвки. Ты знаешь, полчаса назад слышу один телефонный звонок, другой. Беру трубку — молчание. Потом снова звонок. Подходит к телефону она. «Да, да». Таинственная улыбка. И вдруг срочно в кино. Спрашиваю, с кем? Не говорит. Ну, как тебе это нравится?
Забелин пожал плечами.
— Секрет, значит.
— От кого? От матери? Раньше этого не было. Поссорились, помню, с Крупениным, — сказала сразу. Почему же не сказать, если помирились. Разве я против?
— Крупенин не мог звонить ей, Катюша. Его нет в городе.
— Ну вот, — еще больше забеспокоилась Екатерина Дмитриевна. — Значит, пошла с Вашенцевым.
— Возможно, — согласился Забелин. — А почему же не пойти, если человек пригласил?
— Не притворяйся, пожалуйста. Ты великолепно знаешь, что меня волнует.
— Знаю, Катюша, знаю. Только зря ты всполошилась. Неужели тебе не ясно, что делает она это в отместку Крупенину и только.
— Ты уверен?
— Конечно. Я же вижу, кто у нее на уме. Ведь не успеем мы с тобой заговорить о Крупенине, как у нее ушки на макушке. Только характером она у нас ежиста. Да и он тоже хорош. В чем-то настойчив очень, а тут школьник школьником. Теперь вот друга какого-то нашел. А с Вашенцевым... Нет, Катюша, это ты напрасно.
— Может, и напрасно, — вздохнула Екатерина Дмитриевна. — Только душа у меня болит все же.
— Ох, душа, душа! — в тон ей протянул Забелин. — У тебя болит, у меня болит. И ничего не поделаешь.
— Ты о чем? — насторожилась Екатерина Дмитриевна.
— Да это я о своем, Катюша, о своем. — Забелин подошел к телефону и позвонил Аганесяну на квартиру: — Вы дома, Акат Егизарович? Так вот. С командующим говорить не будем. Давайте в понедельник приглашайте к себе Крупенина и думайте. Если нужна комиссия, создадим.
28
От железнодорожной станции до Усть-Невенки два с половиной километра. Весь этот путь Крупенин шел пешком, не торопясь, чтобы не заявиться в незнакомую часть слишком рано.
На краю степи в белесой морозной мгле вставало солнце. Багровый свет его падал на волнистые увалы, на льдистый накат дороги и растворялся в холодной белизне снега. Было пустынно, как на необитаемой планете. Лишь кое-где на тощих стеблях маячили заиндевелые шары колючки, да поджарые кусты чилиги, будто онемевшие идолы, горбились то слева, то справа между холмами.
Усть-Невенка предстала перед Крупениным сразу, как только взошел он на взгорье, до льдистого блеска исхлестанное злыми жгутами буранов. Он сразу увидел ряды строений, дымы над крышами и шлагбаум с красным зрачком, флажка посередине. Рослый солдат в белой бараньей шубе, с автоматом через плечо проводил его в будку, прилепившуюся тут же, возле дороги. Хмуроватый краснолицый старшина неторопливо расспросил у Крупенина, кого ему нужно, поговорил с кем-то по телефону, затем коротко объяснил:
— Неудача, товарищ старший лейтенант. Саввушкин в наряде, командира роты на месте нет. Придется обождать малость.
— Все ясно. — Крупенин старательно потер озябшие руки. Эта задержка не очень огорчила его, потому что в будке весело потрескивала железная печка, посидеть возле которой после мороза было истинным блаженством.
Старшина выбрал самый крупный кизяковый кирпич и сунул его в печку, старательно пошуровав под ним крючковатой железной палкой.
— Ну, как он тут, Саввушкин? — нетерпеливо спросил Крупенин, приспособившись с другой стороны печки. — Служит, старается?
Старшина отложил палку, хитровато прищурился.