Трудные дети

Молчанова Людмила

Марат вернулся через пару минут. От него пахло сигаретами и еще большей злостью.

— Я убью тебя, если еще раз мне соврешь, - тщательно выговаривая слова, сказал Марат. И я ему поверила. Сразу.
– В чем угодно.

— Ты тоже врешь. Всем.

Чечен замахнулся, когда я его перебила, но в последний момент сдержался. Глубоко вздохнул, закрыл глаза и снова повторил.

— Если ты соврешь мне, хоть раз, я тебя убью. Ты поняла?

Он не угрожал. Я имею в виду, вообще. Марат или предупреждал, или сразу делал. В его словах я не сомневалась. Правда, первый раз в жизни почувствовала страх. Особый, мне до сих пор неизвестный. Но очень сильный.

— Да.

— Отлично.

Мы не разговаривали две недели.

Глава 8.

Марат не обиделся на меня. О, нет. Он был зол, как бешеная, истекающая пеной собака. Чечен перестал со мной разговаривать, совсем. Если раньше от него исходило хоть какое-то участие, которое не особо мне и нужно-то было, то сейчас он окатывал меня ледяным равнодушием.

Из всего, что хорошего исходило от чурки в прошлом, не осталось ничего. Контроль только усилился, ограничения тоже. А я по-прежнему не хотела признавать свою вину.

Я хотела получить свою свободу назад. Что в этом такого страшного? Я сразу чурку предупредила, что убегу, именно тогда, когда он не будет ждать. И в чем проблема? Но за это время я привыкла к общению и вниманию, которое мне давал Марат, пусть я в этом никогда не признаюсь. Я не признавалась в этом даже себе, но не ощущать дискомфорт и злость оттого, что что-то идет не так, как мне нужно, не могла.

Чечен выгнал меня из той комнаты, в которой я спала до этого. Наверно, когда-то она была его спальней, но за несколько месяцев я в ней уже обосновалась и считала своей. Но однажды утром чурка встал, грубо сдернул меня с кровати, вместе с одеялом и простынью, и взашей вытолкнул в зал. Все его действия были нарочито грубыми, жестокими и равнодушными, но как раз это меня не расстраивало.

Передо мной предстала ситуация, знакомая и нормальная, так что мне было известно, как себя вести и как выживать. Я старательно не привлекала к себе внимание чурки, все время сидела в углу и не лезла к нему. Совместные ужины тоже ушли в прошлое, и теперь Марат только высокомерно вываливал остатки еды на тарелку и шмякал ее передо мной, делая величайшее одолжение.

В то время его легковерная дурочка, его Оксана, осталась единственным живым существом, которое со мной разговаривало и обо мне заботилось. И пусть ее жалостливое внимание меня раздражало, а иногда даже казалось, что от приторности сводит зубы, спустя какое-то время, оглядываясь назад, я была благодарна ей за то, что она оказывалась рядом.

Ксюша, безусловно, обо всем догадалась. Только я до сих пор не знаю - рассказал ли Марат про украденный кошелек или нет. Но Оксана ни жестом, ни взглядом не выдала себя. Она была мила, приветлива и обходительна, уделяя мне внимание.

Конечно, в первую очередь ей не терпелось узнать о том, как я жила. Причем жаждала она самых трагических и самых грязных подробностей. В голубых глазах отчетливо виднелось как и сочувствие, так и нехилая толика интереса, напоминающего тот, с которым приличные на вид люди роятся в грязном белье соседей, друзей и просто известных людей. Вроде бы мерзко, неприлично, но устоять невозможно, потому что любопытство, с эдаким душком, разрывает на части. Я не была ни первым, ни вторым, ни третьим, но для Оксаны представлялась другим, инопланетным существом, и она изо всех сил силилась меня понять.

— А мама с папой у тебя были?
– трогательно сложив руки на коленях, Оксана вглядывалась в мое лицо, и кончиками пальцев теребила подол своей юбки.

— Они у всех есть. Конечно, были.

— А что с ними стало?

— Откуда я знаю?
– резонно спросила я, заставив девушку непонимающе нахмурить гладкий лоб.

— Ну как же…ты сказала, что они были.

— Были. Но я их никогда не видела.

— Бедненькая, - ее глаза засверкали от сдерживаемых слез. Оксана поспешно отвернулась, вытирая щеки.
– Ты очень сильная девочка, Саша.

Мне было неуютно, неприятно чувствовать ее сочувствующий, мягкий взгляд. Ее заботу. Я не знала, как на них реагировать и что с ними делать.

— Ерунда, - грубо отмахнулась я.

— Как же ерунда?
– не поняла Оксана. Она выглядела очень растерянной и озадаченной.

— У тебя кошка есть? Или собака?

— У мамы аллергия на животных. Причем тут…

Шмыгнув носом, я ее перебила:

— А ты хотела себе животное?

— Ну…в детстве.

— Ммм…и как без него жилось?

— Без кого?

— Без животного.

— Без животного?

При всем своем уме Оксана не всегда понимала мои грубоватые сравнения и мысли. Я для ее хрупкой и утонченной натуры была слишком прямолинейной и простой.

— Да. Вот сейчас. Тебе плохо без собаки?

Она медленно и неуверенно пожала узким плечиком.

— Не знаю. У меня ее никогда не было. Как я могу судить - плохо мне или нет? Нормально, наверное.

— Вот и мне нормально, - кивнула я и слезла с дивана.
– Я в тубзик.

Оксана осталась сидеть на диване, переваривая мои слова. Она считала мои слова, мысли и сравнения кощунственными, дикими, и шла делиться своими мыслями к Марату, пересказывая ему наши с ней разговоры. Иногда даже со слезами.

Она гордилась, если удавалось вытащить из меня какие-то подробности. Сразу бежала к нему - рассказывать, но чечен внешне выказывал полное равнодушие к ее рассказам.

— Марат, ну так нельзя, - попробовала воззвать к его совести Оксана.
– Она же маленький ребенок, в конце концов!

— Она не ребенок, Ксюш, - тихим голосом возражал Марат. С Оксаной он всегда разговаривал тихо, спокойно, будто боялся напугать.
– Далеко не ребенок. Ты отвернешься, а она спокойно тебе глотку перережет.

— Не преувеличивай. Я с ней целый день была и ничего.

— Она боится.

— Кого?

— Меня.

Повисла напряженная тишина. Я же еще больше прилипла к двери, стараясь услышать хоть звук.

— Зачем тогда ты ее удерживаешь?
– серьезно спрашивала Оксана.

Я замерла, стараясь не дышать. Не то чтобы меня это так волновало, но интерес был.